Про папу - Максим Викторович Цхай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ничего, это когда еще будет, не битьем так катаньем.
А пока, сучара, кусается. Не сильно, прихватывает только, пугая, но сам факт того, что твоя же собака морщит на тебя нос, подрагивая верхней губой, крайне обиден. И я снова подумал о детях.
12 декабря 2017 г.
Приснилось, что я согласился за денежный приз выйти на поединок с мастером спорта по боксу. Приз выдавался победителю. Проснулся как раз, когда ударил гонг (папа жестяную тарелку уронил). Считаю, что проснулся вовремя.
Сижу и думаю: не то я очень жадный, не то глупый.
Зато вывел хорошую формулировку: смелость нельзя купить за деньги.
13 декабря 2017 г.
Мы с Сашкой определили причину проникания в дом дождевой воды.
Дерево, посаженное у дома, приняло его за старую порноактрису и брутально и нагло напихало своих ветвей во все его щели, и давай пускать там побеги. Полдня Сашка, как более легкий, стоял на лестнице и разнимал эту собачью свадьбу при помощи пилы и садовых ножниц. Я держал ржавую лестницу, готовясь каждую секунду ловить падающего акробата и уворачиваясь от летящих в мою голову ветвей. На листья и пыль уже никто не обращал внимания.
Папа выскакивал из дома каждую минуту, пытаясь руководить, и был загоняем обратно. На десятый раз я уже покрикивал на него, как грубый пастух. Папа, рефлекторно заскакивая в прихожую, реагируя на командирский голос, грубо отстреливался уже из глубин дома. Собака Белка радовалась празднику жизни и гавкала не переставая, за что чуть не была бита.
Настригли огромный стог деревянных членов, покрытых зеленой листвой.
Да, зеленой, декабрь в Симферополе таков, что, вынося все это безобразие на мусорку, я увидел парочку, совершающую кросс в майках и шортах. По дороге обратно купил пацанам мандаринов. Папа, естественно, хотел меня ими удушить, но я шепнул, что это Саша меня попросил, и папа сразу стал шелковым.
Так и прошел день. Обычный день клоунов.
14 декабря 2017 г.
Когда папа меня особенно сильно обижает, я иду к Котасе.
Она всегда рада повозиться со мной. Сегодня, пока папа снова был на сцене, Котася разнежилась у меня на колене, а потом принесла из своей коробочки кусок салфетки. Положила ее передо мной — дескать, на.
Я ею руки вытирал после того, как ел селедку. Котасе селедку нельзя, она с этим уже смирилась, но про салфетки разговору не было. Котася взяла салфетку в лапы и стала ее облизывать, посматривая на меня, дескать, что сидишь, это вкусно.
Промыл под струей воды и отдал ей селедочные молоки. Я знаю, что нельзя, но Котасе двадцать лет, корми селедкой, не корми, скоро ей темнота. А я, пока жив, не могу смотреть, как животное делится со мной моей же салфеткой. В старости я буду ручки к сердцу просто.
Ну а что…
16 декабря 2017 г.
Когда не выспишься, такое ощущение, что с души содрали всю кожу. Не сняли, а именно содрали.
Отец плохо спал, то воды ему, то в туалет. А с утра снова кричал в телефон на кого-то. Поспать толком мне не удалось, успел присниться очень тяжелый сон, будто я снова бродяжу, а хозяева квартиры, которую снял, выкинули мои вещи во двор и среди них все деньги и документы. Роюсь в этой куче, и зашевелились старые шестеренки в мозгу: «Так, ну денег там было немного, это пустяки, паспорт при мне, остальное восстановлю…»
Проснулся через пару часов, а ощущение бездомности осталось.
И еще — какой-то глобальной ненужности. Как будто льешь воду из фляжки в песок, пытаясь напоить пустыню. Уходит вода, а пустыне все равно.
17 декабря 2017 г.
— Юрьева, самоучитель Юрьева… негодяйки, безжалостные, бездушные…
— Папа, чего ты так кричишь?
Папа смотрит на меня прозрачными от горя глазами.
Мы делали генеральную уборку в доме, и две пришедшие уборщицы, бодрые, веселые узбечки, вычистили каждый уголок в наших графских развалинах, выбросили гору ненужного хлама, а заодно и выкинули кипу старых бумаг, среди которых завалялся и самоучитель для семиструнной гитары авторства Юрьева.
Он у папы уже полвека лежит, и последний раз он его открывал, по-моему, когда я пошел в первый класс. Он тогда сел бренчать на гитаре, но его быстро прогнала мама, никогда не любившая самодеятельность.
Но папа теперь обнаружил его пропажу и сразу захотел снова сесть обучаться игре на музыкальных инструментах.
Бедный Узбекистан…
— Папа, ну что ты так переживаешь, я тебе новый куплю…
— Да где ты там купишь, 1961 год издания!
— На книжный рынок пойду и куплю. Обещаю.
— Нет! Мне не надо чужого, я хочу мой! Только мой! Где он?
Последний вопрос обращен к небу. Но слушать-то его мне. Третьи сутки подряд. Папа нудит и нудит. Ноет. Возмущается. Чуть не плачет уже.
Я теряю терпение.
— На хрена он тебе сдался! Ты всю жизнь его не открывал, а тут — взъерепенилось тебе семиструнной гитаре учиться!
— Да! Я теперь захотел. Вдруг. Так бывает!
— Принесу я тебе самоучитель этот…
— Мне не нужен другой, мне нужен мой. Мой, понимаешь?
— Отстань.
— Ну что за дети у меня, уроды…
…И сегодня я согрешил. Купил, даже не на книжном рынке, а так, с рук, у какого-то старика, торгующего книжками из личной библиотеки, разложенными на бордюре, «Самоучитель для игры на семиструнной гитаре». Юрьева, 1961 год. Такой же замурзанный, как у папы.
Ну какая, блин, разница? А я хоть вздохну спокойно.
Купил и вечером стал демонстративно копаться в ящиках и мешках, под причитания папы, который стонал за моей спиной, как фрустрированное привидение, которого никто не боится. В один из мешков я сегодня подбросил старые ноты, чудом сохранившиеся на полках, и среди них — самоучитель.
— О, папа, а это что?
— А-а-а!!! Дай… вот он, вот!
Я затаил дыхание. Папа не открывал эту книжку уже почти сорок лет, но мало ли… может быть, запах? Но все старые книги пахнут почти одинаково.
— Я знал, знал, что ты отыщешь! Пойдем пить чай, пойдем, а?
— Ну, пойдем.
Папа прихлебывает травяной чай и любовно листает пожелтевшие страницы самоучителя. На лице — детское счастье. Я, посмеиваясь, делаю себе кофе.
— Спорим, ты его сейчас закроешь и, положив на полку, забудешь про него.
Папа не слушает меня. Все перелистывает страницы, будто их гладит.
— Помню, на первую стипендию я купил семиструнку и этот самоучитель и
