Адриан. Золотой полдень - Михаил Ишков

Уже в салоне несчастная отважилась обнажить голову. День был ясный, и, хотя здесь не было ни одного оконца, ни единой щелочки, света хватало, чтобы осмотреться. Прежде всего, она обнаружила, что находится в обитой шелком овальной полости, разделенной занавеской на две половинки. Кто прятался за занавеской, она даже предположить не могла, от этого стало еще страшнее. Внушало испуг и внутреннее убранство салона — хозяин паланкина не пожалел для него драгоценных камней, золота и лебединого пуха. Окружавшая роскошь окончательно лишила Тимофею дара речи. Вряд ли Лонг был настолько богат, чтобы обтягивать носилки шелком, украшать позолотой и самоцветами. К тому же звание префекта никак не давало право на караул, состоящий из императорских гвардейцев.

Следовательно…

В этот момент за расшитой дубовыми листьями занавеской кто‑то пошевелился. Тимофея замерла, прикинула, можно ли выскочить наружу, затем исподлобья глянул в ту сторону. Шторки неожиданно раздвинулись, и пленница увидала молодую, худенькую, с изящным бледным личиком женщину. Она лежала на боку, голову подпирала согнутой в локте рукой. Хозяйка паланкина с интересом глянула на пленницу. Тимофея приняла независимый вид и, сохраняя достоинство, устроилась поудобнее.

— Ты действительно хороша, — наконец выговорила хозяйка. — Зачем тебе этот старый Лонг?

— Он не старый, — ответила Тимофея.

— Но он же калека?

— Его это не портит.

Хозяйка рассмеялась.

— Знаешь, кто я?

Тимофея почувствовала себя свободней. Она тоже прилегла — в противоположную сторону — подперла голову согнутой в локте рукой.

— Боюсь вымолвить.

— А ты не бойся?

— Ты — императрица. Тебя звать Сабина. Говорят, что ты не очень счастлива, хотя и очень красива. Я тоже.

— Ты к тому же умна, — улыбнулась Сабина, — и совсем не страшная. Это ты наказала сына главного жреца Астарты?

Тимофея кивнула, потом, заметив подбадривающий взгляд Сабины, опустив глаза, добавила.

— Он был на редкость противный…

— Кто? — поинтересовалась императрица, и они обе рассмеялись.

Императрица поинтересовалась.

— Ты голодна?

— Нет, достойная. Я хотела бы помыться.

— Хорошо мы сейчас отправимся в баню, потом я доставлю тебя к твоему префекту. Знаешь, я была девочкой, когда при родах умерла его жена. Ее звали Волусия. Она очень нравилась мне. Лонг отбил ее у бандитов. Их возглавлял Сацердата.

— Кто?!

— Сацердата, — повторила Сабина.

— Где он?! Он увез моего сына!!

— Я не знаю, Тимофея. У тебя есть сын? Расскажи о нем подробно, он хорошенький?

— Просто ангел.

— Кто такой ангел?

— Это Божьи создания, они летают по воздуху и исполняют Божью волю. Он такой умный, ласковый…

Тимофея зарыдала.

— Ладно, ладно, — встревожилась императрица, — я не буду расспрашивать. Сначала в термы. Муженек любит посещать общественные бани, вот и мы отправимся туда.

Она сделала паузу, потом с грустной улыбкой призналась.

— А у меня никогда не будет детей.

Теперь они обе заплакали.

— Это такое горе, — с трудом выговорила императрица. — Я так хочу маленького.

— У тебя еще все впереди.

— Нет, я никогда больше не смогу родить.

— Почему?

— Ты все хочешь знать! — Сабина засмеялась и погрозила ей пальчиком. — Подумай о том, что тайна императрицы является государственной тайной. Это может стоить тебе головы.

— Я не настаиваю

— Хорошо, я скажу. Я сделала так, чтобы у меня случился выкидыш.

— Бедная!.. — прошептала Тимофея. — Зачем?

— Чтобы досадить одному человеку, — она поколебалась, потом добавила. — Моему мужу.

— За что. Он — достойный человек. Он даже не пытался овладеть мной.

— Этого не может быть! — гневно возразила императрица.

— Может.

— Значит, он стал лучше… — прошептала она. Потом уже вслух добавила. — Нас женили, когда мне было тринадцать, у меня только — только прошли первые… ну, ты понимаешь?

Тимофея кивнула.

— Я и подумать не могла, что мужчина может быть зверем.

— Он?..

— Ну да. Я отбивалась, кричала, но что я могла поделать, ведь он такой здоровый. Когда я почувствовала, что забеременела, я в отместку вызвала повитуху.

— Ну и?..

— Да. С тех пор мы держимся на расстоянии. Правда, порой он бывает предупредителен, начинает ухаживать. Особенно в последнее время. Приходится уступать. Просто я каждый раз боюсь, что он вновь озвереет. А вот и бани нашего великого дядюшки.

* * *

Вечером, за час до захода солнца, в дверь дома Лонгов постучали. Таупата, весь день проторчавший в прихожей, встрепенулся, предупредил привратника, чтобы «тот не спешил» и дождался, пока «наш Ларций» спустится в атриум», затем со всех ног бросился предупредить хозяина. Однако префект, испытавший не меньшее нетерпение, сам уже спешил ему навстречу.

Впереди, как и следовало ожидать, шествовала Зия, накинувшая по этому случаю лучшую свою палу* (сноска: Верхняя одежда римских гражданок) и украсившую голову диадемой из янтаря, оправленного золотом. Тем самым она намеревалась сразу показать, кто в доме хозяйка. Вслед за Лонгом в атриум постепенно начали проникать все, кто проживал в доме. Даже рабы и рабыни побросали дела и собрались в проходе, ведущем из перистиля в парадный зал под открытым небом. Дальше им пути не было, без приказа рабам запрещалось появляться в атриуме.

Как только Тимофея вышла во внутренний, украшенный колоннами из зеленоватого мрамора, дворик, все обомлели. Преступница была прекрасна — на ней был надет роскошный, расшитый мелкими золотыми розочками, лиловый хитон. Волосы были завиты и спускались локонами по обеим вискам, на голове маленькая корона, ловко прикрепленная к темным волосам. Глаза были синие, как морская глубь.

Тимофея остановилась у внутреннего бассейна, поклонилась и неуверенно выговорила.

— Мир вашему дому.

Голосок у нее был тоненький, дрожащий.

Глаза у Зии округлились. Вместо приветствия, ни мало не смущаясь, она спросила.

— Теперь в тюрьме преступникам выдают царские одежды? Присылают парикмахеров?

— Нет, — тихо ответила Тимофея. — Обо мне позаботилась добрая душа. Здравствуй, Ларций. Неужели я вновь вижу тебя? Если бы ты знал, как я рада.

— Я тоже, — вымолвил хозяин и, протянув руки, поспешил к гостье.

От женщины исходил тончайший аромат. У Ларция закружилась голова. Что‑то пропело в душе — мечты сбываются. Он взял Тимофею за руки и повел к домочадцам. Все сразу обратили внимание, что прелестница держалась скромно, двигалась мелкими шажками, здоровалась и знакомилась с достоинством, как требует обычай. Когда Ларций подвел гостью к Зие, та заявила.

— Ты попала в порядочный дом. Веди себя достойно, и тебе здесь всегда будут рады. Меня зовут Зия, можешь называть меня госпожой.

Толпа в атриуме замерла.

Тимофея подняла голову, глянула остро, насмешливо.

— Не пристало, — ответила она, — полноправной римской гражданке называть вольноотпущенницу госпожой. Скорее ты должна называть меня дóминой, но я не требую от тебя ни любви, ни уважения, ни покорности. Живи, но не вздумай путаться у меня под ногами.

Зия отпрянула. Она страшно побледнела, потом оглянулась по сторонам, бросила растерянный взгляд на Ларция, тот был невозмутим. Наложница решительно повернулась и ушла в свои комнаты на втором этаже.

Некоторое время в зале под открытым, заметно темнеющим небом еще держалась настороженная тишина. Затем послышались голоса, наконец, все заговорили, засмеялись разом. Раздались аплодисменты. Молодые девушки, дочери вольноотпущенниц, проживавшие в доме, даже девочки — рабыни бросились к гостье, взяли ее за руки. Тимофея радостно отвечала на рукопожатия.

День закончился приглашением Тимофеи к матери Ларция Постумии Лонге. Тимофею провели в дальние комнаты, где старушка доживала последние дни. Сквозь редкие, забранные решетками отверстия в стене, был виден закат, мощно полыхавший над Римом.

Тимофея, оробев до задержки дыхания, переступила через порог и оказалась в темной маленькой каморке, заставленной сундуками и ларями. Росписи, когда‑то оживлявшие стены, теперь почти совсем стерлись. Только местами проступали контуры божественных фигур, орошавших землю дождем, море туманом, горы снегопадом.

— Подойди ближе, — послышалось из угла, где на столбе для подвесных ламп тускло горело несколько светильников. Возле столба стояло кресло, оттуда и доносился голосок. Постумия и раньше была невелика ростом, а теперь она совсем утопала в кресле, в котором когда‑то любил сиживать ее супруг Тит Корнелий Лонг.

Тимофея поклонилась старушке.

— Ты действительно очень миленькая, — выговорила Постумия Лонга.