Поезд бесконечности - Василий Анатольевич Криптонов

— Всем подряд, — буркнул я. — Делать-то что-то надо. Ева, переводи давай.

Минджи ответила сразу. Она была не в кафе, а в каком-то отеле, в белом халате и с мокрыми волосами — только что из душа. Как мы ни бились, какие варианты перевода ни находили, как ни описывали то, с чем столкнулись — тщетно. Ничего подобного легенде о чёрном обходчике Минджи не слышала никогда.

Я позвонил Амалии Леонидовне. Потом — Вадиму. Тот начал разговор со мной сквозь зубы, но, узнав, в чём дело, кажется, вовсе забыл, что у нас были какие-то контры. Ничего не придумал, но стал лояльным настолько, что согласился выйти из больницы и обойти здание. Перезвонил через три минуты. Сухо сказал:

— Передаю.

— Угу, — кивнул я.

Секунду спустя в трубке раздалось:

— Здравствуйте, молодой человек! Я надеюсь, что вам таки помог шампунь для роста волос, и вы желаете приобрести ещё?

— Ящик приобрету, Зиновий Израилевич! — пообещал я. — За наличные. Но только если дадите хоть какую-то полезную информацию.

— Да неужели я хотя бы раз в жизни утаил какую-то важную информацию? — ужаснулся Зяма. — Плюньте в рот сказавшему такое! Что вас интересует за два крошечных ящика дешёвенького шампуня?

* * *

Ван с трудом открыл глаза. Несколько раз моргнул, пытаясь понять, что происходит, где он и почему. Пока зрения не было, ему казалось, что он лежит в гамаке, но критическое мышление пробудилось быстро — сказался опыт. Жить в мире иллюзий Ван не умел и не хотел. Хотя бы потому, что когда приходит час вознесения, именно мир иллюзий цепляется за душу и удерживает её тенётами одурманенного разума.

Никаких гамаков в его жизни быть не могло. Разве только чёрный обходчик пришёл в мир не один, а привёл с собой Маэстро.

Собственно, из-за этой мысли Ван и заставил себя открыть глаза, хотя голова всё ещё была дурная, как после бурных возлияний и непродолжительного сна.

Место, в котором он находился, поначалу показалось незнакомым. Но стремительно приходя в сознание, Ван сориентировался. Это было всего лишь лобби отеля, но в перевёрнутом виде. А сам он висел. Не совсем кверху ногами, скорее под углом градусов в сорок пять. Лежал на наклонной поверхности.

Ван попробовал пошевелиться — получилось так себе. Как будто навалился сонный паралич, как это называют обычные люди. И даже сочиняют какие-то якобы научные объяснения. Хотя в действительности сонный паралич, в девяти случаях из десяти, следствие того, что душа не успевает вернуться в тело после астрального путешествия к Свету. И разум паникует, обнаружив себя немощным царьком мёртвого мира.

В одном случае из десяти человек имеет дело с какой-то дрянью, которую приволокла на хвосте свернувшая не туда душа. Дрянь эта, как правило, слабая и неразумная. Обычная молитва, пусть даже нетвёрдо заученная, помогает на ура. А тем, у кого с молитвами совсем плохо, помогает крепкое словцо. Главное собрать всю душу в кулак и отбросить тварь.

Но сейчас с Ваном произошёл, видимо, одиннадцатый случай. Он превосходно ощущал своё тело, чувствовал, как напрягаются мышцы, однако движения были всего лишь судорожными подёргиваниями.

— Тише ты! — послышался справа громкий шёпот.

Ван повернул голову — всего на пару миллиметров — потом скосил глаза. И разглядел лицо висящего неподалёку Кондратия.

— Не дёргайся, — посоветовал обходчик — обычный, не чёрный. — А то он вернётся.

Шёпот звучал неровно. Казалось, Кондратий вдруг начал заикаться. А Ван, наконец, полностью осознал своё — и не только своё — положение. И он, и Кондратий, и все гости отеля — Ван видел коконы неподвижных душ, висящие то тут, то там — влипли в огромную чёрную паутину, затянувшую лобби. Кружевные плоскости иссекали пространство. Нити толщиной с бельевую верёвку поблескивали клейкой поверхностью, вырваться из которой не было ни малейшей возможности.

— Давно мы здесь? — прошептал Ван.

— Я не знаю. Очнулся час назад… На часы посмотреть, извини, не получается.

Кажется, Кондратий попытался горько пошутить… Ван плохо разбирался в шутках. Вообще не считал их необходимой частью жизни. Когда смешно — смейся. А зачем специально что-то выдумывать, да потом ещё злиться, когда тебя не понимают? Но одёргивать друзей и коллег Ван тоже избегал. Поэтому просто молча принял информацию.

Информации было мало. Даже визуальной. Со своего ракурса Ван видел, помимо Кондратия, потолок в стиле «лофт», двери отеля, диванчики для ожидающих. Лифты были вне досягаемости. Проход к кафетерию — тоже.

Гости начали приходить в себя, слышались стоны. Кондратий несколько раз шикнул, но, поняв, что бесполезно, сам застонал от бессилия.

— Почему ты боишься? — спросил Ван.

— Потому что я видел его.

— Кого?

— Эту… тварь.

Паутина дрожала и раньше. Ван чувствовал вибрации до того, как открыл глаза. Это были шевеления пленников, передающиеся по туго натянутым нитям. Но сейчас дрожь сделалась сильнее. Что-то большое и мощное перемещалось по паутине, не боясь прилипнуть.

— Нет! — выдохнул Кондратий в каком-то священном ужасе.

Ван подавил презрительную гримасу — расплакался, а ещё обходчик! — потому что в следующую секунду то, чего так боялся Кондратий, явилось перед ним во всей своей красе.

Огромный чёрный паук, появившись невесть откуда, навис над Ваном и заглянул ему в лицо.

Дыхание остановилось, глаза китайца расширились.

У паука была человеческая голова. Но лица у этой головы не было. Лица менялись, перетекали одно в другое. Среди сменяющих друг друга масок Ван увидел своё лицо, лицо Мстиславы, Кондратия, Тимура, Дениса, даже этого несчастного маленького и глупого Николая, из-за которого начался сыр-бор.

Сама по себе смена лиц не была страшной. Но они менялись не просто так, как картинки. Скорее лицо было вылеплено из пластилина, и процесс лепки не прерывался ни на мгновение. Невидимый скульптор, создавая черновик для будущего шедевра, менял и менял лицо, не в силах остановиться ни на одном варианте. И страшнее всего были даже не эти знакомые, но до тошноты безжизненные, как у трупов, лица, а промежуточные стадии. В которых всё знакомое сливалось в неразличимую массу безжизненности. Как будто сама смерть служила материалом для лепки.

— Проснулся… — заговорил паук, и Ван, дёрнувшись, заскрипел зубами, потому что голос был таким же, как лицо; хриплый прокуренный голос Мстиславы сменился звонким щебетом Евы, уступил место спокойному голосу Тимура, а закончил знакомыми обертонами голоса обходчицы Тани. И всё это уместилось в одном слове.

— Не бойся, проводник.