Полуночное танго - Наталья Калинина

— Тогда на бульваре… Да, тогда на бульваре я поняла, что, как ты и говоришь, все на самом деле кукольный театр. Если нет рядом того, кого любишь.

Она подняла глаза, вновь увидела серебряные нити в Валеркиных волосах и обратила внимание, что его скуластое лицо осунулось, возле губ легли горестные складки.

Он надел шапку и вышел из класса.

Оля не ошиблась — Инесса Алексеевна на самом деле затаила против нее злобу и выплеснула ее на экзамене по специальности. В присутствии приехавшего из областного центра представителя управления культуры она заявила, что Славянова не придерживается рамок учебной программы, где черным по белому написано, какие произведения должны играть учащиеся музучилищ на каждом курсе. К примеру, Лукьянов, этот бесспорно одаренный юноша, играет слишком мало произведений классиков и советских авторов, в его репертуаре преобладают произведения романтиков. Но это не его вина, а, мягко выражаясь, прихоть педагога, с которого мы и обязаны требовать со всей строгостью. Что Славянова уделяет слишком много времени этому Лукьянову, разумеется, в ущерб другим студентам.

Василий Андреевич Акулов, старейший педагог, возразил ей, сказал, что Олины студенты сделали за семестр поразительные успехи, в чем он прежде всего видит заслугу молодого педагога, и дай Бог, чтобы Славянова закрепилась в училище, а не улетела, подобно другим залетным птичкам, в края с более здоровым нравственным климатом. Тут Акулов выразительно глянул на Инессу Алексеевну.

В итоге Мише поставили пятерку.

— Я бы даже украсил ее плюсом, — сказал все тот же Акулов. — Но его мы зачтем педагогу Лукьянова — Ольге Александровне Славяновой. Думаю, возражать не станет никто.

Все дружно кивнули головами, лишь директриса притворилась погруженной в изучение ведомости. Когда экзамен закончился, Василий Андреевич задержал Олю в актовом зале и, склонив седую голову, поцеловал ей руку в присутствии всего педсовета.

— Я вас прошу, Ольга Александровна, не забывать старика. Мне бы очень хотелось послушать вас, вместе помузицировать, потолковать за чашкой чая о жизни…

— У него дома жрать нечего, зато книжек до самого потолка, — сказала за ужином баба Галя, выслушав Олин рассказ об экзамене. — Две рояли, и картин, картин… И все старинные, божественные. Он их музею завещал после смерти, а сам на одну зарплату живет. И добро бы здоровый был. — Баба Галя махнула рукой. — Я бы на его месте ездила, как барыня, по курортам. И пускай бы уж детям своим оставил…

— А у Акулова есть дети? — спросила Оля.

— Сын в Америке живет, в каждом письме отца к себе зовет. А он…

— Он говорит, что родился в России и умереть хочет здесь же, — вмешался в разговор Петр Дмитриевич.

— Он всю заграницу объездил, — продолжала баба Галя. — И жил там, сказывают, как царь. Покойница жена ему много добра оставила. Она сама нерусская была. Как она померла, он домой сбежал. И сколько же ему тут крови попортили!..

Баба Галя повернулась к духовке, вынула оранжевые, с поджаренными прожилками ломти печеной тыквы, разложила прямо на клеенке.

— Андреич говорит, там у них такой еды нету — понастругают всего и размажут по тарелкам, а после в них вилками тыкают. «А я, — говорит, — крестьянский сын, на бахче вырос, и солнце надо мной русское было, и небо. И арбузы привык кушать от души, а не с вилочки. Вот и не выдержал там».

— Вас, мать, послушаешь, так выходит, Акулов из-за одних арбузов в Россию вернулся, — усмехнулся Петр Дмитриевич.

— Ни черта ты не понял, — констатировала баба Галя. — Ладно, хватит попусту языком молоть. Берите, пока не простыл, кабак, да со стола уберу. А то скоро четвертая серия про того француза, что книжки любовные писал. Ну и любили же его бабы…

После ужина Оля села заниматься. Едва она коснулась клавиш, как в дверь заглянул Петр Дмитриевич. Последнее время он частенько заходил к ней, когда она садилась за инструмент, и, пристроившись на краешке табуретки в углу, следил как завороженный за ее руками, изредка приговаривал: «Вот это да!» Сегодня он отчаянно скрипел табуреткой, и Оля поняла, что ему не терпится что-то сказать.

— Здорово у тебя выходит! — заговорил Петр, когда она опустила руки и повернула к нему голову. — И чего тебя по телевизору не показывают? Вчера там один старик лысый головой качал, а сам тише тебя играл. У тебя пальцы так и мелькают, а он один раз ударит — и глаза к потолку. Умора.

Оля улыбнулась наивности Петра Дмитриевича. А тот, ободренный ее улыбкой, продолжал:

— Акулов тоже красиво играет. Он когда сюда приехал, все концерты давал. Бесплатные. Своих учеников заставлял выступать. Это еще когда директором музшколы был. Они по колхозам ездили, на заводы. Пока на него анонимку не настрочили. Ну, дескать, этому врагу нельзя с молодежью работать, не то он их всякой антисоветчине научит. А тут еще его амурные дела…

«Конечно же, такой человек, как Акулов, не может прожить без любви, — подумала Оля. — Он наверняка натура увлекающаяся, страстная, ищущая. Как Илья… Последнее время я что-то уж слишком часто думаю об Илье…»

— Он свою ученицу приютил. У нее отец спился, мать от туберкулеза умерла. Сперва как дочку растил, после… Словом, всякое тут болтали. От скуки. А еще больше от злости. Елена тоже от туберкулеза сгорела.

— А разве это преступление, если он на самом деле полюбил ту девушку? — спросила Оля. — Никто не смеет осуждать человека за любовь.

Петр Дмитриевич долго изучал рисунок на половике у порога.

— Она ему в дочки годилась. Даже во внучки, — сказал он, не отрывая глаз от пола.

— Ну и что? Гёте на склоне лет влюбился без памяти в семнадцатилетнюю. Тютчев полюбил подругу дочери… Счастлив тот, чье сердце и в старости не умерло для любви.

— Ты так думаешь?

Он как-то странно посмотрел на Олю.

— А вы думаете, любить могут только молодые? Они, как правило, не умеют любить. Потому что… потому что в молодости не умеют прощать.

— Н-да, н-да, — приговаривал Петр, уставившись в одну точку прямо перед собой. — Прощать, говоришь? — Его глаза забегали, на лице появилась глуповатая ухмылочка. — Интересно, Ибрагим простил меня за то, что я его вчера нафталином натер? Блохи так и сигали во все стороны. Ибрагим, Ибраги-им! — громко позвал он и встал с табуретки. — А я, между прочим, знаю, кто ту анонимку накатал…

Петр встал и вышел из комнаты.

Оля была слишком поглощена своими мыслями, чтобы обратить внимание на странное поведение Петра. К тому же за полгода она успела к нему привыкнуть. «Ему, как и мне, не повезло в любви», — решила она. Сейчас Оля думала о том, что нужно обязательно написать Илье письмо. Немедленно. Сию минуту. Только вот как, как втолковать ему, что им обоим нужно забыть прошлое, начать все сначала?