Полуночное танго - Наталья Калинина

— Если это случится, мы подадим в суд на РСУ, и они возместят нам все убытки. — Инесса Алексеевна широко улыбнулась. — Я двадцать лет отбарабанила директором музшколы, так что все наши законы знаю назубок. Со строителями иначе как через суд каши не сваришь.

— Инесса Алексеевна, может, нам частников нанять?

— И заплатить им из собственного кармана? — Директриса щелкнула замком сумки и вынула из нее пудреницу. — У вас ко мне еще какое-то дело?

— Да. Я прошу разрешить Михаилу Лукьянову упражняться на рояле в стенах училища.

Инесса Алексеевна возвела глаза к потолку и с грохотом отодвинула свой стул.

— Господи, опять этот Лукьянов! Меня уже тошнит от него и его семейки. Вы с ним носитесь, как с бриллиантовым перстнем. Рихтера, что ли, надеетесь вырастить?

— А почему бы и нет? — Оля почувствовала, как ее щеки вспыхнули алыми пятнами. — Он очень одарен. Очень. Нет, я бы даже сказала, он талантлив. А наш долг состоит прежде всего в том, чтобы лелеять таланты.

— Нет, нет и нет! — запротестовала Инесса Алексеевна. — На государственных роялях имеют право упражняться лишь наши педагоги. Если мы допустим к ним студентов, к концу учебного года они превратятся в кучу мусора. Наш долг прежде всего состоит в том, чтобы сберечь государственное имущество.

— Но ведь Лукьянов — явление уникальное, — попыталась возразить Оля. — И потом, он так бережно, я бы даже сказала, с благоговением относится к инструменту.

— А вам известно, моя дорогая, из какой он семьи? — Инесса Алексеевна подошла к Оле вплотную и нависла над ней массивной, обтянутой пуховым свитером грудью. — Его отец дважды привлекался к уголовной ответственности за хулиганство, мать…

— Плевать я хотела на все ваши трезвые доводы! — услышала Оля свой звенящий от возмущения голос. — У вас нет никакого права запретить Лукьянову заниматься на рояле в стенах училища. Иначе я… Иначе я найду к кому обратиться!..

Оля видела перед собой стеклянно-синие глаза Инессы Алексеевны. Этих слов директриса ни за что ей не простит. Черт с ней! Не станет она поджимать перед начальством хвост. Ну а нервы у нее в последнее время действительно на пределе.

Неожиданно Инесса Алексеевна пресно улыбнулась, похлопала Олю по плечу.

— Помню, я в молодости тоже горячей была. Еще какой горячей! Весь пыл по пустякам и растратила. Очень жаль, что вы мои ошибки повторяете. Хорошо, насчет Лукьянова я подумаю. Он, пожалуй, на самом деле способный студент.

Оля вышла в беззвездный мрак осенней ночи и, раскрыв зонт, побрела в сторону дома. Валерка нагнал ее возле центрального универмага, распахнул дверцу машины. Она благодарно плюхнулась на мягкое сиденье.

— Извини, к подъезду не подал — не хотел твоей Инессе вконец настроение портить. Понимаешь, ее, бедняжку, намедни старый хахаль спустил с горки без тормозов, так что ей край как нужно своей скрипучей тачкой на кого-нибудь наехать.

— А тут я на дороге очутилась. Так, что ли?

Валерка присвистнул.

— Да плюй ты на них всех. Сама видишь — кукольный театр. Посмеялся, похлопал в ладоши — и забыл. Играй себе Шопена и береги нервы.

— Что это вы все о моих нервах так печетесь? — вдруг взорвалась Оля.

— Спокойно, спокойно, крошка. Бурные эмоции нужно проявлять… сама знаешь где. Ну, может, еще иногда за роялем. А в жизни…

— В жизни нужно на все плевать.

— Умница. Усекла наконец.

— Ну и плюйте себе на здоровье. Сидите в своем стоячем болоте и плюйте на все вокруг. И берегите ваши драгоценные нервы.

Оля нащупала в темноте ручку, и когда Валерка затормозил возле светофора, выскочила из машины и нырнула в темный переулок. Она слышала отчаянные Валеркины вопли-сигналы, потом они смолкли. Остался лишь равнодушный шелест дождя и звук ее шагов.

Баба Галя собирала на стол. Увидев мокрую растрепанную Олю, всплеснула руками.

— Фулюганы пристали? Этой падлы у нас хоть отбавляй. А где Валерку черти носят?

— Он меня подвез, — тихо сказала Оля, стаскивая мокрый плащ.

— Так, значит, это он разбойник руки распустил? — Баба Галя зорко вглядывалась в Олино лицо. — Ты это правильно: не позволяй ему раньше срока баловство. Он тут не одну девку по кустам водил, а после замуж не взял.

— А я и не собираюсь за него замуж, — устало бросила Оля по пути в свою комнату.

Баба Галя неотступно шла за ней.

— Как это — не собираешься? Зачем же тогда время проводишь? Да он жених хоть куда — ему от бабки пуд царского золота достался. Она казначейшей у монашек была, вот и натягала монастырского добра будь здоров.

— Ну и что?

— Как это — что? Ты об свою пианину все пальцы побила ради заработков. Они у тебя страшные и пухлые, как у доярок на ферме. За ним как за каменной стеной жить будешь. Он тебе за холодную воду взяться не позволит, верно говорю!

Оле вдруг все на свете стало безразлично. Пускай поговорят, посудачат. Люди любят чужие судьбы устраивать. Перед Олей было спокойное румяное лицо бабы Гали — каким покоем веет от этой крепкой здоровой старухи. Вот и ей бы, Ольге, так же деловито, без суеты, вести домашнее хозяйство, сажать по весне картошку, солить на зиму огурцы… Может, на самом деле в такой жизни больше смысла, чем в этой каждодневной нервотрепке?..

Оля вдруг уронила голову в пахнущий домашним теплом ситцевый передник бабы Гали.

— Устала я. Знали бы вы, как я устала…

Она поведала о своем разговоре с Инессой Алексеевной, о Мише Лукьянове, об опасениях насчет крыши. И о том, как ей одиноко, трудно, тоскливо. Баба Галя сидела рядом с Олей на высокой кровати и кивала головой, с интересом внимая каждому ее слову.

— Мишка твой пускай к нам приходит заниматься. Небось не разобьет пианину, — только и сказала она.

…Чай пили с медом и теплыми пышками, которые баба Галя то и дело подкладывала Оле. Петр Дмитриевич, желая ее развеселить, рассказывал детские анекдоты. А потом явился Валерка с большим букетом мокрых пушистых астр и прямо с порога швырнул Оле на колени.

— Фу, скаженный, разве ж так дарят букеты? — беззлобно проворчала баба Галя. — Небось всю клумбу у своей бабки Поли оборвал. Садись, что ли, чай пить.

— За чай спасибо, только я с непрощенным грехом за стол не сяду. — Валерка бухнулся на колени, картинно закатил глаза. — Милостиво прошу простить меня, сударыня Ольга Александровна. Истомился весь от тоски по вашему ласковому словечку. Ну, скажите же…

«Паяц, — думала Оля. — Настоящий паяц. Ими обычно становятся люди с чересчур ранимыми сердцами. Может, и мне попробовать ему подыграть?..»

Она встала, прижала к груди мокрый букет и сделала чопорный реверанс.