Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

эффективно противостоять тем, кто уже в течение двух столетий контролирует современный мир; то ли из-за того, что коррумпирующему эффекту «кольца всевластия» подвержены именно те, кто «из грязи в князи». Главное в другом. Коммунистические верхушки, прежде всего в центре Рах Communista – в СССР – превратились в новые пусть и антикапиталистические по сути, но господствующие группы, никак не революционные по своему характеру, а всё более консервативные. Ю. Белинков сказал бы, просперо и тибулы превратились в новых толстяков, которые «явно обожрались несвойственной им пищей» (Э. Неизвестный). Революционным субъектом современного мира «толстяк» быть не может. Лукач ошибся. И в то же время, по крайней мере, косвенно, не ошибся. Простой факт существования в мире антикапиталистической системы – соцлагеря – обусловил такие изменения капитализма, которые не только не были предусмотрены исходным «проектом», но и противоречили социальной природе капсистемы. Буржуинам пришлось придать хищному оскалу вид широкой улыбки «welfare state» и начать откупаться от среднего класса и части пролов, что и обеспечило этим слоям «короткую счастливую жизнь» в «славное тридцатилетие» 1945–1975 гг., эдакий пикник на обочине капитализма. Ликвидация этого «пикника» и опасности для «властелинов капиталистических колец» разрастания среднего класса, и социализации капитализма путём расширения политической демократии (об этой опасности предупредили своих хозяев, например, 3. Бжезинский в 1970 г. и С. Хантингтон в 1975) требовали устранения СССР и соцлагеря. Как только это произошло Капволк на вопрос «красной» и («розовой») шапочек Запада «зачем у тебя такие зубки?» дал предельно честный ответ, который мы наблюдаем с начала 1990-х.

С учётом сказанного можно… над Лукачем, тем более, что уже в «длинные двадцатые» нашлись западные марксисты, которые начали критиковать Лукача за его «сверхакцент» на таком субъекте как партия и на такой сфере как политика. Они предприняли разработку альтернативного лукачевскому поиску создания субъекта революционного действия, причём не в сфере политики, а в сфере культуры. У истоков этой альтернативы – Антонио Грамши, его продолжатели – франкфуртская школа и их опыт нередко квалифицируется как успешный, особенно по сравнению с «подходом Лукача». Так ли это?

Как известно, после того, как коммунистам не удалось захватить политическую власть в Западной Европе так, как это сделали большевики в России, Грамши решил пойти другим путем – путём захвата не политических, а культурных высот, т. е. дать бой буржуазии на поле «культурной гегемонии». Грамши разбудил ребят, позднее составивших Франкфуртскую школу (Хоркхаймер, Адорно, Маркузе и др.), и те развернули агитацию. Сначала в Германии, а после прихода Гитлера к власти – в США. Борьба в сфере культуры – штука долгосрочная. Свои результаты «кротино-историческая» работа левых в этой сфере дала лишь в 1960-е годы, когда в активную жизнь вступило первое по-настоящему сытое молодое поколение западоидов и когда «подоспели» контрацептивы (sex), рок с попом, который в середине 1960-х годов «Битлы» и «Роллинги» увязали с культурой наркотиков (pop and drug). Вот тут-то и рвануло. Однако История – дама коварная.

Бунтовавшая левая молодежь «длинных шестидесятых» (1958–1973) не жаловала государство (да здравствует индивидуализм), традиционный средний и рабочий классы, и вообще старших, СССР. Смените «сторону» – слева направо – и вы получите рейгановский курс 1980-х. И действительно, прошло 15–20 лет, и закончились бесповоротно дни, про которые Мэри Хопкин (под музыку цыганского романса) пела «Those were the days, my friend, we thought they never end», и те, кто не укурился, не затрахался и не доплясался до смерти из стихийных «новых левых» превратились в стихийных и респектабельных «новых правых», которые по-прежнему не принимали «старое левое» движение, не любили государство велфэра и те силы, которые «расцвели» под его «зонтиком». Только делали это уже не «слева», а «справа».

С помощью «студенческой революции» 1968 г. господствующие группы ядра капиталистической системы выпустили пар опасно многочисленного и чреватого революцией слоя – молодёжи. Согласно теории Голдстоуна, как только доля молодежи – 15–25 лет – приближается к 20 %, то, при прочих равных, начинаются социальные потрясения; сюда вписываются и Реформация XVI в. в Германии, и Великая Французская революция, и важнейшие революции XX в., особенно его «длинных двадцатых»; прошло 40 лет с 1920-х и в 1960-е годы молодежь, только уже не голодная, а сытая, опять забунтовала (кстати, начало 2000 – х годов – очередная веха 40-летнего молодежнобунтарского цикла, совпадающая уже не со структурным, а с системным кризисом капитализма).

В любом случае, по иронии Истории и с помощью активно сотрудничавших с УСС, а затем с его «дочкой» – ЦРУ, левых интеллектуалов вроде Маркузе, система использовала «проект Грамши» для самокоррекции. Ну прямо «план Селдена» из азимовской «Академии» или «Матрица-2». Усилия Грамши – «нам не дано предугадать/ как наше слово отзовётся», – развитые франкфуртцами косвенно подготовили могильщиков старолевого движения на Западе и отчасти – кадры для практического осуществления неолиберализма. Таким образом, план Грамши подготовить в сфере культуры того субъекта, который левым образом перевернет мир, в своей практической реализации оказался не лучше, чем лукачевский упор на компартию в качестве субъекта революционного действия.

Вообще нужно сказать, что марксизму не повезло с обнаружением и воспитанием антикапиталистического субъекта: то субъект оказывался не тот и про него можно сказать словами Б. Савинкова о русском народе «богоносец-то поднасрал», то вдруг в качестве революционного, подобно троллю из табакерки, выскакивал такой субъект, от которого Маркс и Энгельс либо шарахались в испуге («Парижская коммуна»), как когда-то Лютер от восставших крестьян, либо переворачивались в гробу.

Действительно, исходно, в 1840-е, Маркс и Энгельс провозгласили революционным субъектом западноевропейский пролетариат. Однако с этим последним они отождествили европейские низы первой трети XIX в., которых красочно изобразили Бальзак, Диккенс и особенно Э. Сю, которые на самом деле были предпролетариатом, «опасными классами». Как только капитализм превратил «опасные классы» в «трудящиеся классы» (пролетариат), этот субъект в значительной степени утратил свою революционность. И чем дальше, тем больше её утрачивал, становясь системным элементом как социально-экономически, так и, самое главное, политически.

Правы те, кто одну из исторических особенностей капитализма видит в том, что это единственная система, политически институциализирующая антисистемные движения, оппозицию, что выпускает пар и, в долгосрочной перспективе, укрепляет систему. Именно таким образом действовал капитализм в XIX в. В XX в. к этому добавились возможности массового потребления, досуга, индустрия развлечений. Как заметил Оруэлл, если бы не радио, футбол и пабы, в Англии в 1930-е гг. обязательно произошла бы социальная революция. Перефразируя Оруэлла, можно сказать: если бы не рок-музыка, наркотики и секс, то в Штатах могла бы произойти социальная революция. Вышел – молодёжный бунт, который, перебродив «вином» конца 1960-х, превратился в «уксусное брожение» – моду 1970-х: молодёжно-бунтарский стиль система превратила в моду,