Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

по своей интенции. Мир этот, его ценности и то, что было обещано человечеству в случае осуществления (выдвинутых в качестве универсальных) ценностей – все это оказалось иллюзией. Именно тогда, когда мир, казалось, максимально подошел к триумфу идеологического универсализма и его ценностей (1945–1975), он стремительно покатился назад от «светлого будущего», сметая эти ценности и сея пессимизм. Более того, именно попытка реализации универсальных («общечеловеческих») ценностей в мировом масштабе привела к тому, что наступили «сумерки Просвещения».

Перефразируя строки из знаменитой песни группы «Наутилус Помпилиус» «Гуд бай, Америка», можно сказать: прощай, мир универсальных ценностей, «где мы не будем никогда». А вместе с ним – мир Идеологии. Стоит ли горевать? А стоит ли горевать об ушедшей молодости? Возможно, конец ложного, априорного универсализма и просвещенческих идеологий – это конец молодости Запада. Великий польский фантаст и философ Ст. Лем писал, что зрелость человечества прямо пропорциональна его способности отказываться от ложных вопросов, от псевдопроблем. Универсализм в том виде, в каком он сформирован в геокультуре Просвещения и в каком он затем активно продавался или навязывался миру – в качестве part and parcel англо-саксонского проекта – ложный универсализм, псевдопроблема (проблемой он являлся в историко-научном и историко-идеологическом плане).

Возможен ли цивилизационно «взрослый универсализм» или это нечто вроде «хлопка одной ладонью?» У меня нет прямого ответа на этот вопрос. Но если реальный универсализм и возможен, то, думаю, только за пределами идеологии, как диалог понятийных аппаратов различных цивилизаций и адекватных им типов и форм организации знания, их сопоставление, а не монолог одной цивилизации; он возможен не как структура и моносубстанция, а как процесс и полифункция. Создание такого универсализма и адекватного ему обществоведческого знания, если они возможны, процесс трудный, сложный, длительный и психологически болезненный особенно для тех, кто попал в струю ее максимального практического осуществления в 1945–1975 гг. Однако мир этот неизбежен, как неизбежно взрослое состояние с «встроенным» в него осознанием того, что бытие конечно, мир несовершенен, несправедлив и не таков, каким нам хотелось бы, а порядок – всего лишь временная форма хаоса, краткий миг равновесия между двумя флуктуациями.

Наступление этого мира наглядно показывает: нет универсальных ценностей, а потому понимание постуниверсалистского мира, без чего в нем нельзя не только побеждать, но и выживать, требует переосмысления ценностей и идей не только идеологии (либерализма, марксизма, консерватизма), не только их матрицы – Просвещения, но также христианства и античной мысли. И для этой цели нам совершенно необходима новая наука о различных системах знания, мысли и их носителях – идеология. Мы будто возвращаемся к исходной идее Дестют де Траси, сформулированной на заре Модерна. И это естественно, ведь наступил закат Модерна (по Просвещению вообще объявлены «поминки» – Дж. Грэй), а как известно, Сова Минервы вылетает в сумерки. И чтобы найти в них путь нам необходима принципиально новая наука о знании и его носителях и создателях – идеология, первым объектом которой должны стать идеология, наука, их структуры и персонификаторы.

Изучение последних не менее важно, чем анализ самого знания. XX век показал иллюзорность и ошибочность представлений Карла Манхайма о том, что помимо искаженного знания об обществе, отражающего взгляды и интересы господствующих групп («идеология») и таковые угнетенных групп («утопия») возможно реальное и полноценное знание. Он называл его социологией знания, субъектом которого выступает «свободно парящая» социально нейтральная интеллигенция. XX век (да и XIX тоже) также показал, что «свободное парение» весьма ограниченно, а о «социальном нейтралитете» речь вообще не идет. Именно интеллигенция, и в первую очередь русская, наглядно продемонстрировала, что создаваемые ею структуры знания, мыслительные конструкции и схемы представляют, отражают и выражают, прежде всего, ее групповые интересы и ценности, которые эта группа стремится представить как всеобщие и нейтральные. Поэтому именно идеология стала социальной сферой бытия интеллигенции, ее «домом» и «фабрикой» одновременно; сегодня и «дом», и «фабрика» рушатся. Неудивительно, что на Западе, как показал Э. Гулднер, в 1960-е – 1970-е годы социология стала выполнять функцию идеологии, а социологи, по сути, превратились в идеологов западного общества. И действительно, когда читаешь Парсонса, Гидденса, Хабермаса и других, постоянно ощущаешь, что имеешь дело с идеологами, попавшими в плен к собственной идеологии, угодившими в ее «черную дыру», из которой нет выхода. Выходит, произошла идеологизация/интеллигентизация профессиональных интеллектуалов? Похоже.

В связи со сказанным выше, первым же идеологическим шагом после анализа идеологии должно быть исследование интеллигенции, причем нашей и именно поэтому мы открываем программу «Идео-логия» работой А.С. Кустарева о русской и советской интеллигенции.

О Лукаче, проектах западного марксизма ХХ века и о поисках революционного субъекта

«Что такое «хлопок»?» – спросил учитель.

«Хлопок – это удар двумя ладонями друг о друга», – ответили ученики. «А что такое хлопок одной ладонью?» – спросил учитель.

Из дзэнской притчи.

С портрета на нас смотрит лицо пожившего, да не когда-нибудь, а в «веке-волкодаве» человека, с горькими складками на лбу и скептически оттопыренной нижней губой. Человек, чем-то похожий на советского актера Михаила Астангова (люди постарше помнят его как «Негоро, компаньона великого Альвеса» из «Пятнадцатилетнего капитана»), – один из крупнейших мыслителей XX в., один из столпов западного марксизма, внук талмудиста и сын преуспевающего банкира Дьердь Лукач.

В прошлом году в России, наконец, вышел перевод его главной работы – «История и классовое сознание». Вышел через 80 лет после исходной публикации (1923) – лучше поздно, чем никогда – в переводе С.Н. Земляного и с его великолепным предисловием. С.Н. Земляной – известный ученый и публицист.

Левая немецкая традиция 1920-1930-х годов – одна из сфер его широких профессиональных интересов. И если кто и мог у нас перевести «Историю…» Лукача и откомментировать её – так это С.Н. Земляной. Уровень интеллектуального напряжения «предисловия» адекватен тексту Лукача.

Имя Лукача теперь полузабыто. По-русски о нем – несколько очерков, статей (С.П. Поцелуева, М.А. Хевеши и др.)/ одно-единственное фундаментальное монографическое исследование А.С. Стыкалина «Дьердь Лукач – мыслитель и политик» (М., 2001). На рубеже 1980-х – 1990-х гг. у нас перевели некоторые работы Лукача: четырехтомник по эстетике, исследования «Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества» (1987) и «К онтологии общественного бытия» (1991). Пожалуй, все. Ну а в 1990-е гг. о Лукаче забыли. И это понятно: он – мыслитель (в основном) первой половины XX в., к тому же марксист – не модно и не интересно. Вот если бы это был какой-нибудь поппер-хайек, теолог или на худой конец постструктуралист – тогда другое дело. Лукач – это очень серьезно и очень важно. Философ Лукач прожил долгую (1885–1971) и