Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

Не успела мадонна это сказать, как я сообразила, что она все придумала. Нашла камень у какой-нибудь знахарки на Виа-деи-Вольте и велела расшить кисет гербом Чезаре. Я ощутила себя в ловушке, пойманной в сеть, что связывала этих двоих. Нужно было бежать. С трудом поднявшись, я метнулась к двери. Рукав случайно задел горящую свечу и занялся пламенем. Я повернулась, чтобы прихлопнуть пламя свободной рукой, запуталась в юбках и упала.

Я не чувствовала никакой боли, когда мадонна, Анджела и все остальные бросились ко мне, чтобы поднять и вернуть на постель. Когда они перестали суетиться вокруг меня, взбивать подушки, поправлять красное бархатное покрывало, подрезать спаленный рукав, внизу спины возникла какая-то странная боль, тяжесть разлилась между бедер, нестерпимо захотелось помочиться. Принесли ночной горшок. Я подняла юбки и присела, поддерживаемая под мышками двумя дамами. За несколько секунд горшок переполнился, а турецкий ковер, на котором он стоял, намок.

– Отошли воды, – спокойно сказала я, будто совершенно не волновалась.

Начался переполох, мадонна отдавала приказы не хуже армейского начальника, и тут меня охватила боль. Казалось, словно чья-то рука проникла в утробу и выжимает матку, как апельсин. Вскоре хватка ослабла, дав мне возможность улыбнуться собственной фантазии, но повитуха, тонкогубая особа с огромными костлявыми ручищами, похожими на ржавые лопаты, объявила, что скоро мне будет не до улыбок. В свое время, нанимая эту женщину, мадонна заметила, что от добрых повитух нет никакого толка. Я удивилась, откуда она появилась так внезапно, и мне пришла в голову безумная идея, будто мадонна держала ее в шкафу, а теперь извлекла наружу, как чистую сорочку или смену постельного белья.

Меня переполняла энергия, которая никак не умещалась в теле, и я вышагивала в тесной комнатенке, натыкаясь на мебель, отмахиваясь от рук помощниц, крича мадонне, что мне нужен свежий воздух и если я не выйду из этих четырех обитых стен, то лопну, как гнилая дыня.

– Дыши глубоко, – велела повитуха, когда начались следующие схватки.

– Чем? Дымом? – крикнула я, складываясь пополам над низким стульчиком, чья спинка осталась у меня в руках. Я метнула ее в повитуху, но та ловко увернулась.

– Хорошо хоть отца здесь нет, – сказала она донне Лукреции, которая сунула мне в правую руку орлиный камень.

Позже я устала от боли в спине и ногах и снова легла на кровать. Наверное, я уснула, потому что когда открыла глаза, то увидела, что ковры с пола убраны, а в центре комнаты стоит приземистый родильный стульчик. Во сне я разговаривала с матерью. Та напомнила мне о петушиной голове. Над дверью в родильную комнату должна быть прибита петушиная голова, она отпугивает духов, только и ждущих, как бы украсть ребенка. Проснувшись, я обнаружила рядом с собой Анджелу – она промокала мне лоб и виски тканью, смоченной в розовой воде. Я схватила ее за кисть, и холодная вода полилась струйкой прямо мне в ухо, а когда я заговорила, то каждое слово звучало гулко:

– Мне нужна петушиная голова.

– Для чего?

– Это еврейский обычай, – пояснила Фидельма.

– В таком случае мы его соблюдать не станем, – заявила мадонна.

– Убери отсюда эту тощую корову, – попросила я Анджелу сквозь стиснутые зубы, поскольку снова накатила боль.

Все это время донна Лукреция не сводила с меня неподвижного задумчивого взгляда.

– Пошли кого-нибудь в кухню за петушиной головой, Анджела. Но все равно привяжем к ее левому бедру молитву к святой Маргарите. Мы должны сделать все возможное.

Мне стало спокойнее. Даже боль я начала переносить легче. Иногда часы летели, порой кое-как тащились. Когда мадонна сказала, что должна пойти пообедать, потому что сейчас у них с визитом находится имперский посланник с женой, я подумала, что она уже пропустила один обед, и от этой мысли разрыдалась, громко всхлипывая, вскоре мой плач перешел в стоны и крики от боли, которая разрывала внутренности и не давала дышать.

– Я не выдержу, – пожаловалась я Анджеле, пока монстр у меня в животе на секунду затих. – Мне хочется умереть.

– Ничего подобного. – Лицо у нее было бледным и взмокшим, волосы лезли в глаза, липли к щекам. – Только подумай… – Она обернулась, словно то, о чем мне следовало подумать, висело в углах среди паутины или плясало в клубах дыма. – Подумай, как скоро ты опять станешь стройной и будешь носить красивые платья. И увидишь Чезаре.

Кажется, я ударила ее. Мне хотелось причинить ей боль, такую же, какой теперь мучилась я. Больше всего, глядя на ее продолговатое серьезное лицо с большими глазами и прямым носом, на рыжину в ее шевелюре, мне хотелось причинить боль Чезаре. За все эти месяцы спокойного смирения, когда я придумывала для него всяческие оправдания и ждала, надеялась. Строила воздушные замки. Замки на песке. Смеялась ли я или плакала, ему было безразлично. Он передал меня Таддео, а сам уехал. Я была для него словно небольшой городок, он завоевал его по дороге куда-то еще, поработил и выжал все богатства, а потом оставил на попечение слабовольного правителя, которому платил жалованье.

– Ты считаешь, я позволю этому ублюдку снова лечь со мной в постель? После такого?

Воцарилась тишина, словно сама комната онемела от потрясения. Вскоре откуда-то из тени раздался голос, принадлежавший одной из придворных дам:

– Нельзя так говорить о герцоге.

– Наоборот, помнится, я сама точно так отзывалась о герцоге Бишелье, когда рождался наш сын. Ночью все кошки серы. – Значит, мадонна вернулась. – Как у нее дела?

Повитуха схватила меня за лодыжки и подтянула к краю кровати, затем завернула наверх юбки и велела развести ноги в стороны, согнув колени. Она сунула в меня руку и тем самым убила все воспоминания о других руках. О руке матери, прикрывавшей лучину от сквозняков, чтобы зажечь свечи на шабат, о жестких пальцах Мариам, чуть ли не сдиравших с меня скальп во время мытья головы на первой микве [38] , об умелых прикосновениях Анджелы и больших пальцах Чезаре, ласкавших мои соски, пока он рассказывал мне, как дон Кристофоро описывал форму Земли своей любимой королеве.

– Головка опустилась, герцогиня, родовой канал раскрылся широко. Пора пересаживаться на стул.

Помощницы перетащили меня с кровати на родовой стул и стали поддерживать, поскольку это была всего лишь примитивная V-образная конструкция с низкой спинкой, без подлокотников. Наконец деревянные перекладины впились мне в бедра, повитуха опустилась передо мной на колени и сложила грубые ладони ковшиком, чтобы принять дитя, и тогда меня охватила паника, неотделимая от схваток. Я полностью осознала свое положение. Шестнадцать лет, не замужем, собираюсь стать матерью. Как же мне вырастить ребенка? Я слишком молода, у меня нет сил. А рядом нет матери, чтобы наставлять меня. Это должно прекратиться; нельзя, чтобы это случилось.

– Остановитесь, – молила я, но меня никто не слушал.

– Еще раз потужься, – велела повитуха.

– Давай, – сказала мадонна, дыша мне в затылок. Она опустилась сзади и обхватила меня под грудью. Анджела и одна из феррарских дам держали меня за руки. – Тужься. Изо всех сил. Я не дам тебе соскользнуть. Камешек рядом с тобой, и мы воззвали к святой Маргарите. Все будет хорошо.

Я тужилась, я ничего не могла с собой поделать, в тот миг для меня важно было одно – избавиться от невыносимого бремени. Внезапно, после долгих месяцев вынашивания новой жизни, когда я сама ничего не значила, была лишь телом, способным родить ребенка, как природа рождает деревья, или крапиву, или дождевые облака, впереди забрезжил свет, и я с трудом начала пробираться к нему. В висках стучала кровь, кости трещали. Я вдыхала соленый металлический запах, пахло воском, камфарой и затхлыми духами. Я задержала дыхание и вновь принялась тужиться. Через мгновение я уже парила на облаке, пахнувшем лавандовой водой, меня унесли вверх крылья ангелов, сооруженные из накрахмаленных простыней. В голове пронеслось, что я мертва, но эта мысль оставила меня равнодушной.

– Мальчик! – Надо мной появилась донна Лукреция с раскрасневшимся блестящим лицом и растрепанными волосами. Нужно сделать ей прическу, подумала я, чувствуя, как уходят последние силы.

– Превосходный младенец, Виоланта. Взгляни. У него рыжие волосики. Ой…

– Что? В чем дело? – Я попыталась сесть, но тут тошнотворный выплеск крови пропитал тряпки между ног. Что-то в ее тоне вернуло меня в реальность.

– Он… помечен.

Она положила сына мне на руки. Все еще не выкупанный, он ерзал на одеяле, мокрый, как ободранный кролик, и смотрел на меня долгим неподвижным взглядом синих глаз. Морковного цвета волосики прилипли к голове завитками, словно расплющенные домики улиток, а длинные пальчики выделывали в воздухе что-то немыслимое – им еще предстояло узнать, на что способны человеческие руки. На левом бедре, в том месте, где на моем медаль с молитвой к святой Маргарите оставила отпечаток, расплылось синее пятно. Оно имело, насколько я заметила, форму Испании, как на карте моего отца. Я улыбнулась, но через секунду не выдержала и рассмеялась.