Феномен 1825 года - Дмитрий Мережковский

Начнем с того, что, по словам Ростовцева, восстание должно было состояться не в Петербурге и основную роль в нем играла армия (главным заговорщиком назывался командующий Кавказским корпусом генерал А. П. Ермолов). Таким образом, положение дел в гвардейских полках отходило на второй, а то и третий план. Далее адъютант Бистрома рисовал страшные картины развала России, от которой в результате мятежа тотчас отпадут Польша, Финляндия, Литва и почему-то Грузия с Белоруссией. Он рекомендовал Николаю ехать в Варшаву, чтобы умолять Константина Павловича принять корону. То что письмо Ростовцева являлось продуманной мистификацией, не требует особых доказательств. Другое дело – цели поручика, то, на что он (и не только он) возлагал надежды.

Здесь явственно ощущается попытка продлить насколько возможно период междуцарствия с тем, чтобы оба великих князя – и Николай, и Константин – были выведены из игры самым бескровным образом. Тогда появлялась возможность возвести на престол одну из послушных, поддающихся влиянию гвардии фигур: вдовствующую императрицу Елизавету Алексеевну, великого князя Михаила Павловича или малолетнего сына Николая, великого князя Александра (при регентстве Сената или Государственного совета). Таким образом, акция Ростовцева представляла собой не банальное предательство (он не назвал Николаю ни имен заговорщиков, ни времени начала восстания), а эпизод межфракционной борьбы внутри тайного общества.

Предложения решить дело миром, бескровно делались и до Ростовцева. Достаточно вспомнить, что в ноябре 1825 г. непримиримый П. И. Пестель намеревался отправиться в Таганрог и предложить Александру I помощь членов тайного общества в деле проведения тех радикальных реформ, которые монарх обещал России в разные периоды своего царствования (отмена крепостного права и введение конституции). То есть мысль о воздействии на монарха сообщением о существовании сильного тайного общества и предъявлении ему ультиматума от имени последнего носилась в воздухе. Ростовцев лишь реализовал ее на свой манер, пытаясь предотвратить вооруженное выступление единомышленников и пролитие крови сограждан.

Позже поручик сделал незаурядную карьеру, став начальником Штаба военно-учебных заведений России, но так и жил с клеймом предателя. Оправдаться перед обществом он не мог, поскольку слишком многое покоилось на легенде о благородном юноше – спасителе престола и царя. Оправдаться – означало признать, что во главе военно-учебных заведений в России долгие годы стоял член тайного общества, вполне достойный сибирской ссылки или солдатчины на Кавказе. Лишь много позже, в царствование Александра II, когда Ростовцев возглавлял дело освобождения крепостных крестьян, его сыновья попытались заступиться за честь отца, приоткрыв А. И. Герцену правду о визите поручика в Зимний дворец накануне восстания декабристов. Но даже издателю «Колокола» не удалось опровергнуть устоявшуюся за десятилетия легенду.

Пока Ростовцев пытался осуществить свой хитрый замысел бескровного политического переворота, руководство Северного общества занималось совсем другими проблемами. Оно (в лице прежде всего К. Ф. Рылеева и С. П. Трубецкого) вынашивало план восстания и готовило документ, в котором Россия извещалась о новых порядках, устанавливаемых победителями. План военного захвата Петербурга был разработан Трубецким и в случае четкого исполнения гарантировал мятежникам хотя бы кратковременный успех.

В соответствии с ним силы восставших разбивались на три отряда, перед каждым из которых была поставлена предельно ясная задача. Капитан А. И. Якубович во главе Морского экипажа должен был захватить Зимний дворец и арестовать царскую фамилию. Полковник А. М. Булатов с лейб-гренадерами занимал Петропавловскую крепость, поскольку она являлась не только арсеналом столичного гарнизона, но ее артиллерия еще и держала под прицелом весь центр столицы. Трубецкой же во главе основных сил восставших выступал к Сенату, где должен был принудить сенаторов объявить России о совершившемся перевороте и ознакомить ее с грядущими переменами, перечисленными в так называемом Манифесте к русскому народу. Этот документ, также написанный Трубецким, интересен тем, что раскрывает подлинные (если можно так выразиться, максимальные) цели восстания.

В нем говорилось о том, что до выборов постоянного правления устанавливается временная власть двух-трех человек, назначенных восставшими для проведения основополагающих преобразований. Объявлялась свобода слова и совести, отменялось крепостное право, рекрутская повинность, военные поселения и подушная подать. Отправлялись в отставку солдаты, прослужившие 15 лет, и вводилась всеобщая воинская повинность. Провозглашалось равенство граждан перед законом и организовывались гласные суды с присяжными заседателями. По своей радикальности манифест Трубецкого превосходил все проекты, появлявшиеся в среде декабристов в период междуцарствия. Он свидетельствовал о прекрасном знакомстве его автора с «Русской правдой» П. И. Пестеля и Конституцией H. M. Муравьева, а также о творческой их переработке Трубецким.

Позвольте, а как же вывод полков за город, демонстрация сил восставших и переговоры с персоной, вступавшей на престол? Думается, что этот ход диктатор восстания оставлял, так сказать, про запас, на всякий случай, а может быть, вообще использовал его как уловку, дымовую завесу, предназначавшуюся для К. Ф. Рылеев успокоения умеренного крыла декабристов (прежде всего, людей, недавно принятых в Северное общество). К сожалению, в число этих недавно принятых, – а то и вообще случайных попутчиков декабристов – входили две важнейшие для судьбы заговора фигуры: Якубович и Булатов. Именно их позиция во многом определила ход событий накануне восстания и непосредственно 14 декабря.

А. М. Булатов недавно присоединился к Северному обществу (главным образом благодаря Рылееву), а потому смутно представлял себе цели и силы этой организации. Будучи шапочно знаком с другими руководителями декабристов, он в последний момент заподозрил Рылеева и Трубецкого в бонапартизме, а если точнее, то в желании заменить династию Романовых династией Трубецких. Его сомнения постоянно поддерживались и раздувались Г. С. Батеньковым и А. И. Якубовичем, действия которых базировались уже не просто на растерянности и недостаточной информированности, а на гораздо более прочных основаниях, о чем речь пойдет ниже. Вообще-то тема бонапартизма в декабристской среде витала в воздухе, и «болен» ею был не один Булатов. Известно, что многие радикалы подозревали наличие комплекса Наполеона у П. И. Пестеля и С. И. Муравьева-Апостола, результатом первого знакомства вождей Северного общества стали намеки Рылеева на «честолюбивые виды» Трубецкого. Однако теоретические размышления на эту животрепещущую для начала века тему – одно, а вот сомнения в чистоте помыслов лидеров движения накануне восстания – совсем другое.

Если Булатов метался 12 и 13 декабря и страдал от слабости собственных идейных позиций и недостатка уверенности в необходимости выступления для «пользы Отечества», то его единомышленники пытались отстоять собственные, выношенные и чрезвычайно предметные планы действий. За Булатовым, а еще в большей степени за Якубовичем стоял политически мудрый и обстоятельный Батеньков, который не слишком верил в успех вооруженного переворота. По его мнению, следовало не бряцать понапрасну оружием, а вступить в переговоры с царствующей фамилией с тем, чтобы кто-то из декабристов (сам Батеньков, конечно!) оказался поближе к власти. Ему виделся пост этакого регента-наставника при Елизавете Алексеевне или малолетнем Александре Николаевиче. Такой пост дал бы умелому человеку возможность «вырастить» в стране за десять лет «новую», прогрессивную аристократию и совершить бескровный переворот. Однако для этого следовало прежде всего сковать действия «старой гвардии» декабристов: К. Ф. Рылеева, С. П. Трубецкого, И. И. Пущина, Е. П. Оболенского, Н. А. и А. А. Бестужевых. Для такой роли Булатов и Якубович подходили как нельзя лучше.

У Якубовича (заместителя диктатора восстания) имелись свои резоны. Изгнанный из гвардии и отправленный на Кавказ за нашумевшую четвертную дуэль (Завадовский и Грибоедов против Шереметева и Якубовича), он считал себя безвинно пострадавшим и меч – тал об исправлении этой несправедливости. Случайное знакомство и сближение с Милорадовичем открывало перед Александром Ивановичем манящие перспективы, в которые восстание «по Трубецкому» никак не вписывалось. Ведь даже в случае победы радикалов он по-прежнему оставался на вторых ролях, загороженный сутуловатой спиной штабиста-диктатора. Оказание важной услуги генерал-губернатору столицы сулило капитану-кавказцу гораздо большие выгоды. Личные интересы легко и естественно переплетались у него в голове с реализацией какой-то части планов тайного общества. Вот почему Якубович быстро нашел общий язык с Батеньковым и настойчиво внушал Булатову мысль о подозрительном поведении вождей восстания.