Три повести - Владимир Лидин

X

Это была ночная, знакомая, никогда не затихающая комната в управлении дороги. Как игрушечные по игрушечным путям, двигались по диспетчерским графикам поезда — балластные, товарные и пассажирские, мощные паровозы «ФД» и старенькие, упраздняемые временем и техникой «щучки» и «овечки»[26]. Где-то через тайгу идут поезда, одолевают подъемы, тридцатипятиградусный мороз за окном, а здесь шорох карандашей по бумаге и хрипло и искаженно, похожие на суфлерские, звучат в телефоны голоса диспетчеров станций.

Дементьев любил эту ночную работу дороги. Рука с карандашом и целлулоидовым треугольником вычерчивает график движения, невидимые механизмы открывают путь поездам, переводят стрелки, зажигают огни семафоров… Вычерченный график движения отмечает сложную переброску грузов, людей, подобно аппарату для измерения кровяного давления.

В десять часов вечера Дементьев вызвал к диспетчерскому проводу Черемухина. Пять месяцев прошло с той поры, когда высадил он на маленькой станции Алешу и нанайца-охотника. Сведения о работе изыскательских партий подбирались в его подвижном вагончике. Дважды успел вагончик побывать за это время в Москве. В одном из наркоматовских кабинетов, с длинным столом для совещаний, покрытым красным сукном, с батарейкой телефонов, лаково блистающих на особом столике, с гигантской картой железных дорог СССР, занявшей почти полстены, Дементьев делал доклад о первых изысканиях в районе вечной мерзлоты. Он был молодым инженером, и люди старше его и по возрасту и по своей инженерской работе не без недоверия к поспешности его заключений выслушивали доклад. Целые дела о «безводных амурских участках» лежали на столе и столь же безнадежный отчет специальной американской комиссии, признавшей проблему неразрешимой. От него прежде всего стали требовать данных. Данных пока еще не было. Найденные источники находились под длительным годовым наблюдением. Наблюдение над ними должно было охватить полный год, включая критический водный период — с февраля и по май. Тогда шел еще январь, и неизвестно было, не перемерзнут ли в самые острые месяцы найденные ключи.

Старая техника всем своим накопленным опытом критически и выжидательно встретила его деловое выступление. В наркоматовской практике расчетам сопутствовали не раз и просчеты. Некоторые старые инженеры были более склонны предполагать, что очередная неудача подтвердит их теории. Деловые предпосылки для этого были собраны в папки с результатами прошлых изысканий.

Дементьев не мог изложить здесь, на техническом совещании, все те сложные впечатления, которые получил за первые полгода своей новой работы. Для этого нужно было бы включить и воспоминания прошлого, и встречу с охотником на Амуре, и ночные беседы с Черемухиным. Но совещанию были нужны цифры и данные, а не его чувства.

Он остался после заседания в большом кабинете наедине с человеком, который с одинаковым вниманием выслушивал и его выводы, и обстоятельные возражения других. Какая-то горячая зарядка, как аккумулятор, была в этом человеке. Ему нужно было ежедневное движение вперед, а движение вперед в первую очередь предусматривало новые методы, новые способы работы. Нормой была теперь потребность в переустройстве громоздкого и привыкшего к неподвижности аппарата, нормами были и новые и срочные нужды страны.

Человек за столом не стал переспрашивать о результатах начальных разведок. Проблема — в плане грандиозной перестройки всей железнодорожной системы — была боковая, не более важная, чем борьба за наплавку подшипников лучшим баббитом или за улучшение работы паровозных бригад. Он только спросил коротко: «Сроки? Учтите, что к будущей зиме вода должна быть не только найдена, но и каптирована, и пущена в трубы, и подведена к станциям. Иначе вопроса мы ставить не можем». Его уверенность ободрила Дементьева.

Сводка работы изыскательских партий лежала теперь перед ним на диспетчерском столике. Он ожидал у аппарата Черемухина.

— У аппарата Черемухин, — сказал знакомый, не измененный расстоянием голос.

Дементьев придвинул ко рту трубку приемника.

— Я Дементьев. Здравствуйте, Александр Михайлович. Расскажите коротко, как работа? Имею сводки пяти изыскательских партий. Беспокоит донесение Детко. Вам что-нибудь известно по этому поводу?

— Взятый под наблюдение ключ в декабре ушел, — ответил Черемухин. — Имеются, однако, новые данные. Предполагаю выехать на место работ.

— Беспокоюсь о сроках, — сказал Дементьев. — Когда можете выехать?

— Могу послезавтра.

— Хорошо. Предполагаю тоже побывать на месте работ. Думаю выехать завтра. Прошу дождаться моего приезда на станции. Начальник станции обеспечит жильем. В Магдагачи вам будет вручен дежурным по станции пакет для меня. Александр Михайлович, — добавил Дементьев, прикрыв обеими руками приемник, чтобы Черемухин смог уловить интонации его голоса, — я несколько огорчился последними сведениями…

— Полагаю, что сумеем вас и порадовать.

Дементьев так и представил себе этого взъерошенного энтузиаста, в его меховой ушанке, с набитым портфелем, который, наверно, и сейчас лежит рядом с ним. Он даже улыбнулся от теплоты своего чувства.

— Спасибо, — сказал он в этот не привыкший к человеческим настроениям приемник. — Самочувствие, настроение?

— Отличные.

— Привет, Александр Михайлович. Желаю здоровья.

Дементьев медленно застегнул полушубок и вышел из диспетчерской. Станция была в морозном тумане. Фонари пухло и тускло освещали туман. Но вот какое-то движение обозначилось в омертвевшей ночи. Глухо и отдаленно надвигалось оно на станцию, туман просветлел, и с гулом и грохотом принесся с запада пассажирский поезд. Вагоны в инее, притормаживаясь с морозным скрежетом, прошли перед Дементьевым своими занавешенными окнами. Он вспомнил неуютное чувство в первые дни своего приезда сюда. На глухой, затерянной станции стоял в стороне его отцепленный вагончик; ветер насвистывал в проводах, и непроглядным буреломом поднималась по обеим сторонам тайга. Сейчас тайга была населена для него людьми изыскательских партий, а насвистыванье ветра в проводах напоминало о только что законченном разговоре с Черемухиным… Мороз жег лицо, но Дементьев не торопился в свой жаркий вагончик. И так же, как принесся сюда, ушел ночной поезд дальше на восток.

Три дня спустя на той же станции, куда привез Дементьев Алешу, маневровый паровоз поставил на запасный путь его вагон. Черемухин жил уже сутки у начальника станции. В маленьком салоне опять запахло его дешевой сигаркой. Обстоятельно были сняты и шапка-ушанка и овчинный тулупчик и раскрыт тяжелый портфель на столе.

— Александр Михайлович, сводки и данные, — сказал Дементьев.

Черемухин не торопился. Ему доставили удовольствие поиски в портфеле сообщения гидролога Детко. Вот оно лежит на столе, это письмо. Он наблюдал в стороне и пускал слоистые колечки. Любопытно, как лицо человека отражает прочитанное.

— Ах, черт возьми, молодчина Заксор! И парнишка этот — Прямикова сын… — Подробно и не без склонности к высокому стилю описывал гидролог события последних недель. — Вы меня действительно порадовали, Александр Михайлович. А особенно приятно, что я не ошибся в людях…

— Ключ найден в самые критические зимние месяцы, когда все непостоянные водоисточники промерзают до дна… замеры притока воды подтверждают, что это вполне полноводный и надежный источник.

Они помолчали. Разговор соскользнул с делового вступления; была какая-то часть и личной его, Дементьева, жизни в сообщении гидролога.

— Когда столько уже повидал и испытал, — сказал он в раздумье, — кажется, что и людей узнал предостаточно и учиться уже поздновато, И все-таки всегда оказываешься недоучкой. Это я отношу к себе, Александр Михайлович. Работа с вами многому научила меня…

— Что же, могу ответить вам тем же, — отозвался Черемухин. — Если уж говорить по совести, то мои мечты лежали погребенными, я и не надеялся на их осуществление… А какие могут быть мечты у ученого? Чтобы его теории подтвердились на практике, чтобы его догадки стали истиной. Наука осуществляется опытом. Опыты мои до революции были жалкими. Министерство путей сообщения считало район вечной мерзлоты обреченным районом. Здания, построенные здесь, давали деформацию, водокачки на станциях оставались зимой без воды… реки перемерзали, и первые опытные водопроводы не обеспечивались нужным притоком. Только после русско-японской войны задумались наконец о судьбе огромного заброшенного края. А когда мы научились уже кое-чему на основе нашей практической работы, наступили мировая война, революция… работы были заброшены, и я сам для себя постепенно превратился в неудачника. Я все-таки инженер-гидролог по образованию, мог заняться любой практической работой, мог бы читать курс по водоснабжению, мог бы просто вести любую работу в своей области… но район вечной мерзлоты для меня не только история ледникового периода, но и край с будущим. Вероятно, главное — почувствовать, что работаешь для будущего. Вы у меня научились кое-чему, но и я научился у вас размаху, стремлению к поставленной цели, широкому охвату явлений… я отношу это не только лично к вам, а вообще к новым людям. Я — сын уральского переселенца, или, иначе, новосела, как их здесь называли. Целыми караванами шли на телегах из какой-нибудь Тамбовской или Харьковской губернии переселенцы… кочевали с детьми месяцами, а иногда и по году. Всякие льготы переселенцам были отменены, шли за свой счет… в спину толкали малоземье и голод, а за Уралом рисовались невиданные урожаи, земля. Земля, — повторил он, как бы прислушиваясь к звучанию этого слова. — С самого раннего детства больше всего значило для меня слово — земля… Переселения на Урал я не помню, родился позднее, но я знаю, сколько на пути переселенцев оставалось могил, и не было такой беды, какую бы не испытал новосел. Жили табором, ели траву, дети вымирали от поносов и голода… причислиться к обществам стоило денег, а деньги все вышли в пути. Я по одним рассказам отца мог бы написать книгу о переселенцах. И вот с детских лет разговор о земле… может быть, именно отсюда и пошла моя мечта о преобразовании земли. Обработка плодородной земли связана с историей самых древних культур… а вот сделать так, чтобы эти районы вечной мерзлоты ожили, чтобы человек победил мертвое наследие ледникового периода, — вот о чем и мечтал и мечтаю и что давало мне бодрость, несмотря на все неудачи. Мои теории не в формулах, не в этом портфеле… а заложены в землю шурфами и буровыми скважинами. Пойдут поезда на нашей воде, а еще через несколько лет это станет, наверно, уже пройденным этапом…