Три повести - Владимир Лидин

— Так вот, товарищи, не буду повторять о значении этого рейса для транспорта, — сказал он как-то буднично, — хочу о другом сказать. Ведь большинство из вас амурские дальневосточники?

Ему ответили дружно — большинство были амурские.

— Дальний Восток — самая далекая часть нашей страны… и вместе с тем — самая близкая по смыслу тех задач, которые стоят перед нами. Огромные перспективы хозяйства, край безмерно богатый и едва тронутый человеком. И вместе с этим — однопутная магистраль, пропускающая лишь несколько пар поездов в сутки. Именно вам, дальневосточникам, надлежит стать преобразователями этого края… это большая честь, но от этого зависит и оборона страны. А отсюда и все выводы и смысл вашего рейса.

Его окружили. Худой, высокий человек подошел к Алеше. Черная суконная гимнастерка на нем была перехвачена кожаным поясом.

— Так ты Прямикова сын? — спросил он. — Игната Прямикова? — Его длинное лицо было рябоватым. — А я знаешь кто? Грузинов, Иван Грузинов, слыхал? Старший машинист… твоего тятьки свояк, уссурийский. Я тебя ведь вот каким знал…

Он показал ему полпальца с въевшимся под ноготь давним черным следом машинного масла.

— Ты что же, тоже по транспортной части готовишься? — спросил он.

— Да, хочу поступить в транспортный техникум…

Он рассказал о своей работе в тайге.

— Ну, а теперь ты куда?

— Возвращаюсь к отцу… а там в техникум, если примут, конечно.

— Техникум — это вроде фабзавуча, — сказал Грузинов. — Тебе помощником машиниста походить надо бы. Я бы сына Прямикова взял в учебу. Я бы его научил, — сказал он куда-то через голову Алеши. — Я бы его таким делам научил, о которых старые машинисты и не помышляли. Знаешь, что значит в сто вагонов поезд вести? Конец его под горой, а ты уже через гору перевалил с паровозом, и чтобы не разорвать при этом состав. Или чтобы без захода в депо восемь тысяч километров вести поезд с одним паровозом? Или с составом весом в две тысячи тонн по нитке пассажирского поезда идти не отставая? Кто это до сих пор умел? Никто не умел. Пойдешь ко мне в учебу — я из тебя хорошего машиниста сделаю… поговори с отцом, я рад старую дружбу помянуть, чем могу.

— Я бы пошел в учебу, — сказал Алеша. Он представил себе этот бег паровоза через всю страну, смену станций, городов и степей и большие реки, через которые с грохотом проносится поезд…

— Где это ты прямиковского парнишку подцепил, товарищ Дементьев? — спросил Грузинов у старого, поднявшегося к инженерскому званию, к трем звездочкам в петлицах товарища. — Я бы в учебу его взял… я бы из него доброго машиниста на Амурской дороге сделал бы.

— Что же, хорошее дело, — одобрил Дементьев. — Через годик-другой пошлют его на практику, возьми тогда с собой.

— А сейчас, с этим рейсом, мне нельзя будет пойти? — спросил Алеша, волнуясь.

— Ну нет, брат… сначала слесарское дело понюхай. А вот о чем можешь, пожалуй, просить… мы через месяц-другой тяжеловесный поезд на Владивосток поведем. Если разрешат, я тебя захвачу на обратном пути. Посмотришь, как наш паровоз управляется. Устроит товарищ Дементьев — поедешь… и обратно в Хабаровск доставлю, — пообещал Грузинов.

— Если до начала занятий, устрою, — сказал Дементьев.

— Ну, тогда и прощаться нам нечего… я за тобой приеду, — отозвался Грузинов. — Как дам тебе знать, кати прямо в Хабаровск.

…И они условились, что Дементьев добудет разрешение на эту поездку.

Был уже поздний час, Заксор спал. Алеша не стал его будить. Он лег и долго лежал с открытыми глазами. Сумеет ли он закрепить связь с людьми, которые помогали ему сделать первые шаги? Сумеет ли сделать свою жизнь полезной?

За окном вагона, в черноте апрельской ночи, лежал Дальний Восток — край, который защищали отец, и Дементьев, и Грузинов, и тысячи лучших, полегших на сопках людей. Есть такой памятник в Волочаевке на вершине горы, откуда далеко видны распадки и сопки. Вместе с отцом поднимался он на эту вершину, оглядывал оттуда пространства и косился на лицо отца. Было его лицо полно воспоминаний. Неподалеку отсюда сожгли в паровозной топке молодого Лазо. Неподалеку отсюда на Имане остался лежать Егор Прямиков, брат отца, и в предсмертном томлении завещал Марков товарищу свою дочку Аниську… Бакенщиками, машинистами, механиками на амурских судах стали старые партизаны, но зажженные створы на Амуре указывают путь и военным кораблям, и уже мечтает Грузинов с одним паровозом покрыть пространство через всю страну…

XII

Снег еще лежал кое-где на выровненном поле аэродрома. Снег был последний, и последним рейсом улетал на лыжах самолет в Комсомольск. Через неделю наступит распутица, а там, как птице оперенье, надо сменять зимние лыжи на колеса или на поплавки. Лед на Амуре уже посинел и набух.

Сюда, на это снежное поле, привез Дементьев охотника. Все было готово к отлету. Как большая домашняя птица, стоял самолет в конце поля. Его широкие крылья были распластаны.

— Ну, Заксор, полетишь в первый раз над Амуром, — сказал Дементьев. — На пароходе отсюда не меньше суток идти, а ты уже через два часа будешь в стойбище. Не боишься?

— Бояться зачем надо? — охотник, однако, с недоверием оглядел эту голенастую птицу. До сих пор видел он самолет только снизу, когда, как отставшая утка, тянул тот над Амуром.

— Скажи председателю: если что-нибудь нужно еще, пускай пишет на управление дороги, мне перешлют… И вот еще что, — лицо Дементьева потеплело. — Что бы тебе ни понадобилось, пиши мне всегда… и просто так пиши. Учительница поможет тебе написать письмо.

Он положил ему руки на плечи, выше его на целую голову. В сущности, так и не поговорили они как следует за эту встречу. Годы прошли, и вот он, Заксор, снова стоит перед ним. Под Ином, под Ольгохтой шли тогда бои, и в лютую зимнюю стужу готовился штурм опутанной проволокой, защищенной пулеметными гнездами и неприступной, казалось, Волочаевки… Но уже поется ставшая давнею песня о приамурских партизанах, и памятник на волочаевской сопке осеняет могилы боровшихся за Дальний Восток. Многое мог бы припомнить он, снова прощаясь с ним, и уже бьет где-то из-под земли найденный охотником ключ, бьет и течет без устали…

Предстояло и Алеше расстаться со спутником. Как будет он теперь жить без его незаметной заботы о нем и без всего того, что за семь месяцев их жизни в тайге стало ему необходимым? И вот разорвало неподвижность утренней тишины. Запущенный винт стал вздымать снежную пыль, самолет тронулся, сделал полукруг, выбрал направление взлета, легко побежал по полю. Обычным рейсом улетал он в Комсомольск, вез почту, медикаменты для комсомольской аптеки и даже ящичек с гримом, который срочно был нужен актерам городского театра.

Два работника из Комсомольска заняли места в кабине. Надо было прощаться. Алеша протянул руку охотнику. Он хотел обнять его, но не знал, в обычае ли это у живущего на Амуре народа. Он только крепко пожал его руку.

— Я приеду, Заксор, или ты приедешь в Хабаровск, — но хотел он сказать совсем другое.

— Наша тайга — другая тайга. Приезжай смотри надо. То́ убьем, торбаза будут.

Они простились. Дементьев помог ему подняться по лесенке. И вот сидит в диковинной птице, в этой гаса[28], летающей над Амуром, он, нанайский охотник. Ноги его поджаты, он сидит на самом кончике покатого кресла, и лицо его пожелтело от волнения. За окном снежная земля, и совсем близко стоят Дементьев и Алеша. Но ничего нельзя разобрать, что они кричат ему. Такой шум и рев налетают вдруг, будто обрушивается зимняя буря. И разом сдергивает Дементьева и Алешу назад, самолет бежит по полю, руки сами собой вцепляются в сиденье, сердце почти останавливается от страха. В тот же миг он видит, что земля, только что бежавшая рядом, осталась внизу и косо уносится все ниже и ниже… Они летят в воздухе. Теперь видны крыши домов, затем Амур в буграх льда и тонкие стежки большого моста, перекинутого над ним.

Страх проходит, и сейчас хочется смеяться от счастья. Вот он, Заксор, из стойбища Ныр, летит по воздуху и смотрит вниз на Амур. Кожаное мягкое кресло покачивает на своих пружинах, можно сесть в него глубже и даже откинуться на спинку, как толстый сосед в полушубке. И он садится глубже и откидывается на спинку. Большое село проходит внизу и остается позади. Вот он прилетит в соседнее стойбище и важно выйдет из этой летающей гаса. Сумка его и сундучок набиты разными замечательными вещами. Здесь лежит нож с тридцатью двумя лезвиями и крючками, подаренный ему Дементьевым; толстая книга, которую должен он передать от Алеши учительнице Марковой; пять хороших рубашек, которые купил он в Хабаровске, и желтенькая книжечка сберегательной кассы с занесенным в нее семимесячным заработком. Кроме того, он купил в Хабаровске никелированную кровать, которую пришлют с первым пароходом. Спать он будет теперь не на канах, а на кровати, и всем охотникам в стойбище сможет рассказать, как летают по воздуху и что это не страшнее, чем плыть в оморочке…