Трудно отпустить - Кристи Бромберг

швырял шайбы в ворота так сильно, как только мог, но это не помогло, потому что все сводится к тому, какая жизнь у меня и как вынужден жить Джон. – Он пытается отдернуть руку, но я только сжимаю ее крепче. – Я точно этого не заслуживаю.

– Выжившие всегда мучатся чувством вины. – Мой голос – шепот, маленькое предложение в огромной пропасти, что осталась после той аварии.

– Все не так просто, – приглушенно усмехается Хантер. Он вскакивает с дивана и подходит к окну, чтобы посмотреть на утро. На оживающий город. Он стоит, расправив плечи и засунув руки в карманы, будто готов защищаться после того, что рассказал мне.

– Неважно, что случилось до того момента, как Джон взял в руки ключи от машины. Не ты усадил его пьяным за руль. Ты не крал его карьеру, потому что никому не известно, что могло случиться… Профессиональные спортсмены то и дело получают травмы. И ты уж точно не заслуживаешь того, чтобы расплачиваться за то, что не в силах контролировать.

Мои слова повисают в воздухе. Я лишь надеюсь, что каким-то образом они проникнут в его душу и немного уравновесят мучительное горе, чувство вины и тяжести, которые так долго владели ею.

– Может, я ненавидел его за то, что он был во всем лучше.

– Братья ненавидят друг друга так же сильно, как и любят. Это еще не значит, что ты хотел, чтобы с ним случилось подобное. Соперничество вполне нормально. В одну минуту ты ему завидуешь, а в следующую вы уже дурачитесь вместе. Вот ты жалуешься на нее родителям, а потом после отбоя пробираешься к ней в кровать и рассказываешь страшные истории. Это инь и ян, которые могут понять только те, у кого есть братья и сестры.

– Я завидовал ему. Вот и все. Завидовал, потому что девчонки падали к его ногам. Завидовал постоянным похвалам, которых он удостаивался на льду. Тому, как легко он получал хорошие оценки, когда мне приходилось все время зубрить… всему, черт возьми, подряд.

– И всем тем вещам, из-за которых отец натравливал вас друг на друга. – Я замолкаю, потому что боюсь, что перегнула палку, но я слышала, с какой враждебностью Хантер делился своей историей. – Это еще не значит, что ты виноват. Не значит, что ты не заслуживаешь жить собственной жизнью. Не значит, что ты не можешь любить и быть любимым. Смеяться и делиться с кем-то своим весельем.

– Дело в том, что он был лучше меня, – заявляет Хантер и пожимает плечами так, словно не слышал, что я сказала. Я не обижаюсь, потому что, возможно, он действительно не хотел слышать мои слова. В данный момент они всего лишь фоновый шум к его мыслям, но, когда эмоции поутихнут, он вспомнит и, надеюсь, поймет, что это правда. – Может, поэтому я и возненавидел его. Он всегда был идеальным, а я тем, кому нужно сильнее постараться. Черт, возможно, втайне я мечтал оказаться в центре внимания, устал жить в его тени. – Хантер усмехается, но в его словах слишком много грусти. – Господи, как же глупо это звучит. Мы были во многом похожи, но в его мизинце таланта было больше, чем во мне целиком.

– Сложно в это поверить, – бормочу я.

– Покопайся в наших отчетах об успеваемости. У него до сих пор хранится парочка из старших классов. Представляешь, что бы он сделал, будь у него еще один год? – Хантер поворачивается, чтобы взглянуть на меня, а за его спиной – утреннее солнце и городские виды.

– Я прекрасно слышу тебя, Хантер, но через подобное проходят все дети. А спортсмены достигают пика в разное время. У кого-то талант является прирожденным, другие же вынуждены тяжело трудиться, чтобы его выработать. Но ничего из этого, – указываю я на пространство между нами, где неоном светятся приведенные мной выводы, – не является причиной, почему Джон теперь парализован.

– Как ты можешь такое говорить? – повышает он голос, который все же теряет запал на последнем слове.

– Потому что не ты посадил Джона за руль, – снова говорю я в надежде, что на этот раз он услышит. – Да, ты был зол на него и не забрал маму с работы, как должен был. Да, тебя обманула его девушка, которая, видимо, хотела похвастаться, что переспала с близнецами, но ты, Хантер Мэддокс, не был тому причиной. Не ты посадил его за руль. Он выпил, хотя знал, что поедет за Терри Фишер, чтобы отвезти ее на танцы. Он выпил, несмотря на то что взял машину твоей мамы. – Я делаю паузу, наблюдая за тем, как Хантер взвешивает то, о чем раньше не задумывался… или, скорее, не позволял себе задуматься. – И, – тихо продолжаю я, – это уж точно не твоя вина, что твои родители не в состоянии на секунду отойти от роли опекунов Джона и поддержать тебя.

Потому что это еще одна важная часть проблемы, на которой он не акцентировал внимание. В тот день он не только потерял брата в том виде, к которому привык, но также потерял родителей. Они были настолько заняты тем, что заботились о Джоне и хладнокровно выставляли его центром своей вселенной, что забыли о втором сыне, который все еще был жив и, как любой другой ребенок, изо всех сил старался заслужить любовь и одобрение родителей.

Выражение лица Хантера говорит о том, что я раскрыла другую сторону этой трагедии – маленький ребенок в нем заслуживает любви и привязанности, а не вечных ожиданий и обвинений.

– Но…

– Не из-за тебя у отца случился сердечный приступ, и ты уж точно не заслуживаешь того, чтобы всю жизнь пытаться загладить вину за то, что никогда не было тебе подвластно.

– Прекрати. Пожалуйста, просто остановись, – говорит он, прикрывая уши, чтобы больше не слышать меня.

– Нет, Хантер. Нет. – Я подхожу к нему, качающему головой и смотрящему на меня с недоверием. – Я не замолчу, потому что ты должен это услышать. – Я отрываю его руки от ушей и шепчу: – Ты должен услышать, что это не твоя вина. Ты должен перестать утопать в вине и сгорать от злости, которую не тебе нести.

Его глаза блестят, подбородок дрожит, и каждая частичка меня жаждет убедить его, что я говорю правду.

– Ты не понимаешь. Никто не понимает. – Момент уязвимости и нужды уступает место ненависти к себе и ярости, и Хантер, охваченный гневом, вырывает руки. – Каждый раз, когда я вижу его в чертовом кресле или лежащим на кровати, я ненавижу себя еще больше. Ты хоть