Изменник - Хелен Данмор

Она встает, заходит в дом и начинает искать, но в доме не так много мест, где можно что-нибудь спрятать. Она открывает шкафы, заглядывает в ящики — ничего подходящего.

Нужно посмотреть в сарае для инструментов. Топор, вилы, тяпка, грабли, несколько ведер, цветочные горшки, этикетки. И наконец в самом темном углу, за лестницей, она находит стопку старых мешков.

Может, ей стоит спрятать сверток под мешками. Тут хотя бы сухо. Вряд ли кто-нибудь станет обыскивать сарай.

Анна наклоняется и поднимает мешок. Она вскрикивает и отскакивает назад, ударяясь головой о висящие на стене грабли. Из гнезда под мешком раздается пронзительный и резкий, как булавочные уколы, писк. В нем крысята, голые, слепо тыкающиеся вокруг. Значит, мать где-то неподалеку. Защищая потомство, взрослая крыса может, подпрыгнув с пола, вцепиться в горло. Анна пятится к светлому прямоугольнику двери. Очутившись снаружи, она тут же захлопывает дверь и задвигает защелку. Значит, придется обойтись без мешков. Нужно будет разорить гнездо и извести взрослых крыс как можно скорее. Она могла бы одолжить у местных собаку, но не сейчас. Ей следовало сразу убить крысят, но она просто не может заставить себя это сделать.

Придется обойтись клеенкой. Анна садится на корточки и, держа в вытянутой руке сверток с дневниками и рисунками, пытается опустить его в яму. Ей не хочется его бросать. Нужно было забрать верхний мешок, чтобы подстелить под колени. Не страшно. Грязь можно потом отряхнуть. Анна становится на колени. Ей никак не привыкнуть, что ее тело продолжает полнеть, каждый раз это для нее неожиданность. Она чувствует себя неуклюжей и непохожей на саму себя. Неважно! Наконец сверток уложен на дно ямы. Она поправляет его, будто укладывает в постель.

Теперь нужно его закопать, и быстро, потому что уже поздно. Она постоянно оглядывается, хотя вокруг никого нет. Анна не может понять, почему ей так страшно. Она встает, поднимает лопату. Черенок холодный и тяжелый, а она ужасно устала. Торопливо забрасывает яму, притаптывает сверху, а оставшуюся землю равномерно рассыпает по всей грядке, чтобы замаскировать место. Немного разравнивает поверхность. Неплохо. Теперь лук.

Одну за другой, она втыкает стрелки обратно в землю и обжимает ее вокруг корней. Грядка все равно, по сравнению с другими, выглядит темной и свежевскопанной. Она смотрит на нее несколько мгновений, недовольная результатом, потом идет туда, где рядом с березами посажены молодые кусты сирени, и набирает полную охапку опавших листьев. Вернувшись, она рассыпает их по грядке. Теперь та выглядит намного естественней. Если Галя права и не сегодня-завтра пойдет снег, он все скроет.

Теперь слова отца похоронены, так же как и он сам. «Если они тоже сгниют в земле, не останется ничего. Но я не могу себе позволить сейчас об этом думать. Мне пора домой».

И тут она вспомнила. Последний раз, когда она была на даче одна, ей было так же страшно. Дача стояла пустой. Анна так же постоянно оглядывалась, потому что немцы подступали к городу. Она знала, что они близко, но это ее не остановило. Она продолжала дергать лук и копать картошку, чтобы отвезти их в город. То, что она не смогла забрать с собой, она раздавила и смешала с землей, лишь бы еда не досталась немцам.

Риск был большой, но он того стоил.

Она встряхивает головой, чтобы отогнать воспоминания. Стараясь вести себя так, будто никуда не торопится, она убирает лопату — прислоняет ее рядом с дверью внутри дома, потому что ничто не заставит ее еще раз открыть сарай, — и вешает седельные сумки на велосипед. Галя права — сильно похолодало. Небо изменилось. Оно тяжело нависло и пожелтело из-за приближающегося снегопада. Анна замирает, глядя на облака, оценивая силу ветра, который внезапно поднялся и гонит последние листья. Все хорошо, она успеет доехать до дому раньше, чем пойдет снег. Она выкатывает велосипед на тропинку, в последний раз оглядывается назад и видит кусок земли, усыпанный листьями. Она замаскировала все свои следы. Лук-порей выглядит так, будто рос тут все время, просто его забыли срезать, и листья уже потемнели, прихваченные заморозками.

Как только она выводит велосипед на дорогу, сразу взбирается на него и начинает крутить педали, намного быстрее, чем следует, разгоняясь на бугристой дороге. Она не смотрит ни вправо, ни влево, только прямо перед собой. Назад она не оглядывается.

16

Ко всему можно привыкнуть. У них сложился новый распорядок дня: Анна встает немного позже, потому что теперь не нужно вытаскивать Колю из постели и выпроваживать в школу. Андрей встает вместе с ней и по привычке умывается, одевается, пьет чай и ест на завтрак овсянку. Только не бреется. Он не брился уже три дня. Анна ненавидит щетину, но ничего ему не говорит. Андрей сочиняет письмо, в котором излагает свою позицию, подробно описывает ход лечения Юры Волкова (согласованного с администрацией и одобренного ею на каждой стадии) и требует, чтобы его восстановили на работе. Он отказывается называть это письмо апелляцией. Никаких конкретных обвинений ему не было предъявлено. Это вопрос исключительно профессионального порядка. Недоразумение, которое разъяснится, как только станут известны факты.

С ручкой в руках, обложившись стопками книг и бумаг, он садится за письменный стол еще до того, как Анна уходит на работу. Она целует его, и он, на мгновение отвлекаясь, бросает на нее рассеянный взгляд.

Они отняли у него профессию, он больше не врач. Один телефонный звонок разрушил всю его жизнь. Сердце у нее сжимается от жалости и ярости. Андрей всю блокаду пешком ходил в больницу по пустым замерзшим улицам, чтобы оказать людям медицинскую помощь. Он ни разу… не дрогнул. Ему приходилось импровизировать, выкручиваться, растягивать ничтожное количество лекарств на неопределенное время. Он считал это своей обязанностью, даже если все, что он мог сделать, — это распеленать младенца, велеть матери растереть его ручки и ножки и голеньким засунуть себе под одежду, чтобы он мог согреться теплом материнского тела. И лежать, беречь силы, пить больше воды, тогда, может быть, появится молоко.

Он был там, когда мужчина, с безумным застывшим взглядом, ворвался в больницу: «Моя дочка! Стена булочной рухнула, когда