Бюро темных дел - Эрик Фуасье

От воспоминаний о счастливом прошлом к горлу подкатил ком. Не обращая внимания на дождь, Валантен опустился на мокрую траву рядом с могилой и прижался лбом к холодному мрамору стелы.

Их жизнь изменилась в первые месяцы 1826 года. Гиацинт Верн проявлял все большую озабоченность и тревожность. Обычно спокойный и внимательный, он сделался рассеянным и нервным. Той зимой он наведался в провинцию два раза подряд. Кузина тяжело болела и нуждалась в уходе, который нельзя было организовать на расстоянии. Во время второй отлучки отца Валантен прочитал в «Вечернем эхе» заметку о страшной находке. В январе одноэтажный ветхий дом в коммуне Бельвиль обрушился из-за оползня. Жилец, арендовавший эту хибару, как писали в газете, в те дни отсутствовал, а впоследствии так и не объявился. Был он священником, собственнику представился Мартеном, но, возможно, фамилия была вымышленная. Некоторое время спустя бригада рабочих, разгребавшая руины, нашла под ними сводчатый погреб, ничуть не пострадавший. Когда они проникли внутрь, их ожидало кошмарное зрелище: в металлической клетке лежал труп мальчика лет двенадцати. Мальчик был абсолютно голый; умер он от удушья.

Валантен, читая об этом, испытал страшное потрясение. Как будто слепцу, к которому вдруг чудесным образом вернулось зрение, безжалостно полоснул по глазам солнечный свет. Как будто спящий проснулся, вырвавшись из тенет ночного кошмара, и обнаружил, что реальность стократ ужасней сновидения. Он знал, что тот мальчик под завалом – жертва Викария. Все складывалось – таинственно исчезнувший жилец-священник, погреб, металлическая клетка… Когда Гиацинт Верн вернулся домой, на улицу Шерш-Миди, он нашел Валантена во власти душевных терзаний. Отец и сын долго говорили, но так и не пришли к согласию о том, как быть дальше, даже повздорили. И страдания Валантена от этого лишь усилились: впервые у него возник спор с человеком, который был воплощением доброты и которого он почитал превыше всех на свете.

А через несколько недель, словно сама судьба, прогневавшись, решила разрушить его счастье и доказать, что оно было иллюзорным, случился тот ужасный инцидент с фиакром. Гиацинт Верн, как всегда по утрам, отправился на оздоровительный променад по берегу Сены. С проезжавшей по набережной Вольтера двуколки птицелова опрокинулся на мостовую деревянный ящик и развалился в щепки. Дюжина получивших внезапную свободу пестрых попугаев вспорхнула в воздух, напугав, по злосчастному совпадению, лошадей в упряжке фиакра, который стоял у края тротуара. Топтавшийся рядом кучер, захваченный врасплох, не успел сдержать животных, взявших с места в галоп. На траектории пути обезумевшей упряжки оказался Гиацинт Верн – он получил страшный удар в висок и в плечо при столкновении. Свидетели происшествия донесли его, потерявшего сознание, до находившейся рядом антикварной лавки и срочно послали за местным врачом. В кармане раненого были документы, так что с установлением личности и адреса затруднений не возникло. Через полчаса, обезумев от беспокойства, Валантен уже мчался на набережную Вольтера, но, когда он прибыл туда, отец уже покинул этот свет. Раздавленный горем и терзаемый сожалением о том, что они не успели помириться, молодой человек несколько нескончаемых минут пребывал в полной прострации возле тела, выстуженного смертью. Он молча смотрел на застывшее красивое лицо и белоснежные волосы, испачканные кровью.

А еще через несколько дней Валантен так же смотрел на остывшее тело несчастной Эрнестины, которая ушла от горя вслед за хозяином, и думал, что ему уже не оправиться от этих потерь. Две недели спустя, когда юноше казалось, будто он провалился на самое дно пропасти, откуда не сможет выбраться наверх никогда, он, чтобы чем-то заполнить пустоту, взялся разбирать бумаги в кабинете отца. Тогда-то и раскрылась тайна Гиацинта Верна. Никакой престарелой кузины не существовало. Последние семь лет своей жизни отец посвятил выслеживанию Викария. Из любви к сыну, оттого, что счастье Валантена было высочайшей ценностью в его глазах, этот человек – кроткий, увлеченный наукой, жаждущий мира и процветания для всех, – переступил через себя и сделался грозным поборником справедливости. Когда Гиацинт Верн пропадал на несколько дней, это означало, что он напал на след и отправился проверять собранные сведения на месте.

Это открытие глубоко взволновало Валантена. Как мог он ничего не замечать? Как мог ни о чем не догадываться столько времени? Неужто он настолько безучастен к внешнему миру и настолько душевно неполноценен, что не сумел воздать Гиацинту Верну посильной помощью за все, что тот сделал для него? Ведь долг сына – помогать отцу. Тогда стыд, боль и гнев побудили молодого человека продолжить борьбу, начатую Гиацинтом Верном. Монстр был на свободе, он прятался где-то там, во тьме. Пора было бросить ему вызов и освободить наконец из его когтей несчастного Дамьена.

Валантен, погруженный в воспоминания, не заметил, что дождь усилился, а затем и вовсе превратился в неистовый ливень. Когда он наконец очнулся от раздумий, одежда его уже вымокла насквозь, по лицу струились потоки воды. Он с сожалением покинул уединенную могилу и укрылся под навесом у входа на кладбище, где нашли убежище еще несколько посетителей. Теперь он был защищен от дождя, но по его щекам по-прежнему струились ручейки, оставляя на губах легкий привкус соли.

Глава 32. Дневник Дамьена

Во дни – быть может, недели? – последовавшие за появлением Другого в погребе, у меня установились с ним странные отношения. В начале своего заточения я воображал, что, будь у меня компания, это помогло бы легче сносить ужас плена и издевательства Викария.

Какое заблуждение!

Впрочем, совсем недавно мамзель Луиза действительно оказывала мне моральную поддержку. Она была моей наперсницей, соучастницей в играх и – не побоюсь этого слова – подругой. Сейчас, оглядываясь в прошлое, я прихожу к выводу, что моя привязанность к крошечной землеройке не имела ничего общего с эфемерными узами, связавшими меня с собратом по несчастью. Он в конце концов нарушил молчание, стал отвечать на вопросы, но почти всегда односложно, как будто своим любопытством я ему докучал и он отказывался видеть во мне равного. Тем не менее Другой назвал мне свое имя, признался, что был, как и я, подкидышем и так же попал в лапы Викария. Но это, собственно, было все, что он соизволил мне рассказать. Ни слова больше не произнес о своем прошлом. Этот мальчишка словно вынырнул из небытия, и у меня сохранялось неприятное ощущение, что он может вернуться обратно, когда ему заблагорассудится.

Разумеется, он не мог. Другой был всего лишь пленником, приговоренным к той же участи,