Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

– Выпей вина, успокойся! Может, в плену; может, с другой частью отходил, или где-нибудь в госпитале….. Сейчас разве найдешь кого?

В это время командир четвёртого батальона Минского полка, полковник Мелентьев, выпучив глаза и усиленно жестикулируя, рассказывал, окружавшим его морским офицерам, о своих геройствах:

– Полк мой попал в самое пекло – на сковородку к дьяволу! Я один остался из батальонных командиров, – все погибли! Гранаты рвутся вокруг, ядра, как мячики скачут. Дым – ничего не разобрать. И тут из пелены колонна бусурманов вынырнула – и на нас! Захватили наши святыни, представляете, господа! Радуются, сволочи! Да, как же так? – думаю. Представляете, господа, наши знамёна у врага? Я собрал вокруг себя остатки батальона, скомандовал: «На руку!» и бросился в штыки! Сам лично вырвал полковое знамя из рук бусурмана. Да, сам, лично! Представляете, господа!

– Вот же заливает, Мелентьев, – грустно усмехнулся поручик, стоявший рядом с Александром. – Не слушайте его, мичман. Знамёна были в чехлах и заранее унесены с позиций. А бусурманы, как он их называет, это зуавы были. Французы приняли за знамёна жалонерные значки. Ох и врёт Мелентьев. Хоть и полковник, а не стыдится.

Корнилов попросил генерала Хрущёва подняться с ним на мостик для личной беседы. Они вдвоём отошли к самому борту. Внизу плескались волны. Фонарь слабо освещал палубу. Корнилов печально взглянул в сторону вечернего города. Хрущёв нервным движением набил трубку табаком, прикурил от фонаря, глубоко затянулся едким дымом.

– Александр Петрович, хотел бы услышать из ваших уст: что произошло? Вы, опытный генерал. Как оцениваете наше поражение. Неужели армия разгромлена наголову? – тревожно спросил Корнилов.

– Честно говоря, я сам понять не могу, – пожал плечами Хрущёв. – Да, у противника преимущество в силе; да, у него лучше оружие.... Но наша позиция! Мы могли бы её отстоять. Французы уже ввели в бой все резервы. Я готов был с волынцами двинуться на прорыв…. И тут – на тебе! В самый разгар боя вдруг Тарутинский полк и два резервных батальона отступили, даже не сделав не единого выстрела. Представляете, у нас на позиции дыра чуть ли не в две версты. Почему? Кто им дал приказ? А далее, – он запнулся. – Я, конечно, не имею права осуждать князя Горчакова, но зачем он бросил Владимирский полк в эту атаку?

– Думаете, можно было отстоять позицию? – попросил уточнить Корнилов.

Генерал Хрущёв неопределённо пожал плечами.

– Отстояли бы, конечно. Иное дело – какой ценой? А с другой стороны…. В голом поле стоять против врага, у которого сил в два раза больше – плохая затея. Перемололи бы мы друг дружку. Англичане с французами ещё дивизии подвезут. Что им морем из Турции перебросить? А мы откуда возьмём подкрепления?

– Что же будет дальше, по вашему мнению?

– К моему мнению главнокомандующий мало прислушивается. Я бы дал бой на Бельбеке. Позиция там превосходная. Укрепить, как следует…. Солдат сейчас злой, реванша требует. Это уже не прежний рекрут, для которого ружье – палка со штыком. Получил горькую науку. Но, видите ли, у светлейшего свои планы, какие – я понять не могу. Но армию запереть в Севастополе – не самое умное решение. Возьмут нас в кольцо, да сами перемрём с голоду.

К ним на мостик поднялся мрачный генерал Кирьяков.

– Не помешаю, господа. Простите меня, Владимир Алексеевич, вы чудесный приём устроили, но уж больно он похож на весёлые поминки.

– Как смог, – пожал плечами Корнилов. – Но сами понимаете, веселиться нечему.

– А вы поведайте нам, Василий Яковлевич, как у вас на левом фланге все происходило? – предложил Хрущёв.

– Да сами все видели, – пожал тот плечами. – Меньшиков приказал Московский полк в первую линию поставить. А они трое суток топали. Больше двухсот вёрст прошли. Ну, какие из них вояки? Солдатам только дали время переодеться. Я докладывал, что батальоны устали после марша. Им надо отдохнуть. Светлейший ответил: «Знаю, что устали. Но для них – это пустяк».

– И все же, Московский стойко встретил французов, – напомнил Хрущёв.

– Стойко, – согласился генерал Кирьяков. – Да только штуцерных при полку не было.

– Как, так?

– По прибытию стрелков тут же отрядили на другую позицию. Без застрельщиков, сами понимаете: в тебя целятся с той стороны, а ты стой смирно и жди пулю. Московцы пытались опрокинуть противника штыковым ударом, но из этого ничего не вышло: французы не идут в штыки; отходят, рассыпаются и бьют огнём. При этом замечу, стреляли они метко. Вскоре почти всех офицеров – наповал. Оставшиеся, поняли, что на открытой местности не устоять, стали отходить. Наши ружья против французских не идут ни в какое сравнение. Те стреляли часто и метко. А мы батально грохнем всем строем…. Куда стреляем – сами не поймём. Будь на поле боя хотя бы кусты или деревья, чтобы спрятаться. А тут, как назло, все вырубили на дрова.

– Но вы говорили перед боем князю, что необходима защита? – поинтересовался Корнилов. – Хотя бы эполементы.

– Я докладывал главнокомандующему, да и начальнику штаба тоже: надо непременно выстроить несколько ложементов для укрытия стрелков, – нехотя ответил генерал Кирьяков. – Начальник штаба, Вунш, услышав о ложементах, сказал: дескать, русская грудь готова принять в себя тысячи пуль, и не дрогнет. Поэтому не видит надобности ни в каких окопах.

– А что произошло во время вашего отхода? – спросил Хрущёв. – Почему вы вновь пошли в атаку?

– Когда главнокомандующий увидел, что московцы отступают, прислал ко мне подполковника Циммермана. «Генерал Кирьяков, семнадцатая дивизия бежит, – закричал он. – Что это значит? Главнокомандующий требует от вас остановить солдат». Я ответил: «У нас нет штуцеров, а наши ружья не могут сравниться с ружьями противника». Но он меня не слушал, а вновь повторил: «Генерал Кирьяков, ваша дивизия бежит! Немедленно остановите её! Приказ главнокомандующего». Я лишь ему ответил, что дивизия не бежит, а отступает. «Главнокомандующий распорядился отбросить французов. Выполняйте!» – потребовал он. Я подскакал ко второму батальону московцев и скомандовал: Стой! Нале-во, кру-гом! Вот и представьте, господа: под ядрами нескольких батарей и ружейным огнём чуть ли не трёх французских дивизий, я приказал второму батальону взять на караул, что они немедленно исполнили. Поблагодарил их. Они мне ответили: «Рады стараться, ваше превосходительство!» Почти никого из батальона не осталось. Но самое обидное, господа, что меня теперь обвиняют в поражении. Генерал Горчаков вёл себя, как герой на своём фланге, гвардию английскую опрокинул, а генерал Кирьяков оказался трусом.

***

На Северных укреплениях работа кипела от зари до зари. Солдаты работали в несколько смен. Звенели кирки, разбивая камни. Лопаты лязгали, выворачивая землю. Взмокшие от пота