Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

тятя! – крикнула девочка звонким голоском. – Вон, скала с пещерами.

– Скоро, Маняша, – кивнул мужик. – С горки спустимся, а там прямая дорога к городу. Мамка, поди, заждалась уже с братиками.

– Живыми бы добраться, – вдруг буркнула баба и испуганно оглянулась.

– Чего мелешь? – недовольно осадил её мужик.

– А вчерась не слыхал, как все грохотало? – не унималась баба.

Мужик махнул рукой и не стал с ней спорить.

Телега свернула к большой дороге, но дальше проехать было невозможно. Длинная колонна солдат в серых запылённых шинелях тянулась от моста через Бельбек до самого города. Солнце сверкало на штыках, на шишаках касок, на медных налобных двуглавых орлах.

– Ох и проторчим тут…., – недовольно покачал головой мужик и потянулся за трубкой.

Где-то впереди образовался затор, колонна встала. Девчушка слезла с телеги, подошла к солдатам. Она с любопытством заглядывала в их уставшие, серые лица.

– Чего тебе, облачко глазастое? – беззлобно спросил у неё солдат с перевязанной рукой. Бинты грязные, с пятнами крови.

– Меня Маняшей зовут, – ответила девочка.

– Маняша, – сказал другой солдат, – иди к батьке. Что на нас смотреть? Вон, мы какие страшные.

– Тебе больно? – спросила девочка, указывая на руку солдата.

– Нет. Царапнуло. Как кошка царапает, знаешь?

Девочка подбежала к отцу.

– Тятя, дай хлеба, – потребовала она.

– Так, возьми, там, в корзине, – ответил мужик.

Девочка откинула холстину, вынула из корзины ржаной каравай и побежала обратно к солдату с перевязанной рукой.

– Возьми, – протянула она.

– Да, ты что, Машенька? Отец тебя заругает, – не смел взять каравай солдат.

– Бери, – настаивала девочка. – Ты голодный. А тятя ругаться не будет, он сам из матросов.

– Ох, ну и девчушка! – удивились солдаты вокруг. – Надо же! Ангел – прямо!

– Но, погодь, – засуетился солдат, скинул с плеча ружье и полез здоровой рукой за голенище сапога. – У меня пятак где-то был спрятан. Браточки, – обратился он к остальным, – у кого копейка какая есть?

– Не нужно мне денег, – звонко сказала девочка, сердито сдвинув белёсые бровки. – Я же не продаю тебе, а от доброго сердца даю. А наш батюшка в церкви говорит, что добро на деньги нельзя менять – грех!

Все уставились на девочку, словно на какое-то чудо. Раненый солдат опустился перед ней на одно колено, взял из её рук хлеб и поцеловал каравай. Один старый служака отцепил со своего ранца жестяную манерку.

– Погодь, девчушка. Возьми хотя бы флягу, авось в хозяйстве пригодится.

В это время колонна двинулась. Солдаты зашагали, поднимая пыль.

– Ох, гляди-ка, что подарили, – усмехнулся мужик в телеге. – Хороша фляга.

– Тятя, а чем от них пахнет? – спросила девочка и передёрнула плечиками, как от озноба.

– Так, порохом, и потом солдатским, – ответил мужик. – Чем ещё от солдата может пахнуть?

– Смертью, – буркнула баба.

– Ой, и когда ты замолчишь? – недовольно покосился на неё мужик. – Вон, яблоко возьми, жуй, чтобы глупости не болтать.

– За ними следом беда идёт, – не унималась баба. – Вот и пахнет от них смертью.

– Ой, заткнись уже, – не выдержав, прикрикнул на неё мужик. – Нашлась тут, пророчица. Залазь, Маняшка, – сказал он дочери, – поедем окольной дорожкой, а то, так и к ночи не доберёмся.

***

Полевые кухни трудились день и ночь.

– Хлеба не жалейте, – требовал Меньшиков. – Мне нужны сытые солдаты. Голодный – воевать не способен.

Когда подполковник Циммерман спросил у главнокомандующего: можно ли солдатам выдать двойную порцию водки, князь его одёрнул:

– Не о том заботитесь! Вам лично приказываю проследить: уничтожить все запасы вина в городе. Замеченных в пьянстве отправлять на неделю в рабочие роты. Если георгиевский кавалер – на гауптвахту. Офицеров пьяных рядить в солдатские робы – и на оборонительные работы. Генерала или полковника пьяного заметите – ко мне сразу! Лично буду наказывать!

Офицеры гарнизона с вооружёнными матросами ходили по питейным заведениям и приказывали увезти из города все вино. Коль хозяин начинал артачиться или пробовал утаить пару бочонков, матросы безжалостно разносили погреб, а шинкарю ещё и по зубам доставалось.

***

Последними в Севастополь втянулась артиллерия и санитарные фургоны.

Две уставшие лошади еле тащили полевой единорог. Да ещё на сцепке с пустым зарядным ящиком сидели двое раненых. Лошадей вёл хромой казак. Лицо серое от сажи и пыли. Чекмень прожжён в нескольких местах. Кивер помят. Рядом шёл есаул. Вид у него был не лучше.

– Глянь-ка! – радостно закричали казаки, сидевшие на пригорке. Повскакивали и подбежали к товарищам. – А мы уж, грешным делом, думали, что вы загибли.

– А вон, вишь – живы! – ответил есаул, обнимая товарищей.

– Это все? – оглядели казаки прибывших.

– Ну, дык…, – пожал плечами хромой казак. – Кого Мара отпустила, а кого выбрала, – и тут же снял свой мохнатый кивер и перекрестился: – Во имя Отца, Сына и Святого духа!

– Михайлов, здесь останавливай, – сказал ему есаул. Раненых сняли и уложили аккуратно прямо на землю. – Лошадку бы надо вернуть тому мичману, спаси его Господь! Без его лошадки неизвестно где были бы сейчас.

– Ага-сь! Сейчас распрягу её и отведу, – сказал казак.

– Ты нашу Сивку сперва распряги. Погляди, из неё кровь ручьями хлещет.

– Надобно коняшку нашу к коновалу свести, – вздохнул Михайлов, осматривая Сивку.

– Так, где же ты его сейчас найдешь? Встречал кто коновала нашего? – обратился есаул к уцелевшим артиллеристам из батареи.

– Убили, – мрачно ответил один из казаков. – Сам видел: когда у третьей пушки заряжающих переломало, он сам заряды таскал. Ядром ему ноги оторвало. Там и остался.

– Ну, вот, Сивка, – вздохнул казак. – Кому же тебя показать?

– Брось, ты, Михайлов, – сплюнул есаул. – Не выживет. Как только дошла ещё?

– Так, Сивка наша – боевая лошадка, не простая. Устав знает. Сколько крови потеряла, а орудие довезла. Ох, бедняга! – Он распряг лошадь и отвёл на бугор, где густо росла зелёная травка. – Сейчас я тебе водички раздобуду, жалочка ты моя.

Он снял с лафета деревянную цибарку и спустился вниз к колодцу. Сивка, тем временем тяжело вздохнула, раздув бока и повалилась на землю.

– Эх! – махнул рукой есаул.– Карачун Сивке нашей.

Пушкари сгрудились возле тела лошади, сняли папахи. Подошёл Михайлов с водой. Поставил цибарку на землю, сам встал на колени и нежно погладил оскаленную лошадиную морду.

– Ой, Михайлов, только не реви! – попросил его есаул. – Тут товарищей столько загибло, а ты над лошадью рыдать будешь. – Айда, хлопцы, раненых надо в госпиталь определить.

Невдалеке на бугре сидели солдаты, курили. Есаул подошёл к ним, попросил табаку. Присел рядом.

– Досталось? – спросили у него солдаты.

– Ага, – неопределённо ответил есаул. – Вишь, еле приволокли пушку. Хорошо мичман один, дай Бог ему…., лошадку свою одолжил.

– Так, вы отход прикрывали?

– Прикрывали. Там наших хлопцев