Ветер с океана - Сергей Снегов

А если совесть Березова чиста, то в чем упрекнуть Шалву Кантеладзе? Разве не у него первого родилась идея о новой организации промысла, разве не он со свойственной только ему широтой, с глубокой убежденностью переламывая сопротивляющихся, переубеждая колеблющихся, сделал идею живой практикой? За что же его лишать награды? Не будет ли такой поступок вопиющей несправедливостью?

Тем более нельзя обижать Соломатина! Сергей бросил море. Но здесь, на берегу, он все свои знания, все силы отдал техническому обеспечению промысла. И без него совершилась бы перестройка. Но ее делал он — и делал лучше любого другого. Это бесспорный факт. Не признавать бесспорных фактов — такая же вопиющая несправедливость!

И он, Алексей Муханов? Посмеет ли кто-нибудь упрекнуть его в беде, разразившейся в океане? Он невиновен, как Березов, как Кантеладзе, как Соломатин — нет, еще больше их невиновен! Где основания отказывать ему в заслуженной награде? И если и раздался об этом голос, то это его собственный голос. Никто к его самоупрекам не прислушается!

Таковы факты. Строгая логика утверждает, что все в представленном списке справедливо. На списке нужно поставить подпись.

Но едва Алексей силой логики добирался до такого вывода, он вспоминал осиротевшие семьи, и убежденность рассеивалась. Было словно две справедливости — Березова и других руководителей, их больших и многочисленных заслуг — объективная, точная справедливость. И другая была справедливость — субъективная, туманная, недоказательная, но страстная и глубокая: справедливость боли души. Ни один из них, руководителей промысла, ни по какому закону не мог нести ответственности за несчастье в океане. И все-таки они несли на своих плечах эту ответственность!

Через такой психологический барьер Алексей перескочить не мог.

Он позвонил Кантеладзе:

— Шалва Георгиевич, нужно посоветоваться.

В трубке раздался радушный голос управляющего:

— Заходи, дорогой, заходи. Мы как раз с Сергеем Нефедычем смотрели график перемещения промысла из Северной в Северо-Западную Атлантику, ты нам поможешь.

Кантеладзе и Соломатин стояли перед большой, на добрую половину стены, картой Атлантического океана. Соломатин указкой отчеркивал меридианы и параллели. Сельдяные стаи на севере рассеиваются, промысел там становится все менее эффективным. Большой рыболовной флотилии там вскоре, до будущей осени, будет нечего делать. Зато на западе отмечено появление больших масс морского окуня. С десяток траулеров задерживается на севере подбирать еще не рассыпавшиеся сельдяные косяки, часть флота Соломатин предлагал переключить на окуня.

А основная масса судов, с Березовым, возвращается в порт, ремонтируется и оснащается новым промвооружением — весенний промысел не за горами.

— Твое мнение, Алексей Прокофьевич? — спросил Кантеладзе.

Алексей пожал плечами. Он присоединяется к мнению специалистов. Он уверен, что все нужные расчеты сделаны.

— Сделаны, сделаны! Ни разу не ошиблись в расчетах, и сейчас не ошибаемся. Так я слушаю, дорогой, что у тебя?

Алексей молча положил на стол список намеченных к наградам и премиям. Кантеладзе, не найдя визы Алексея, с недоумением посмотрел на него. Алексей негромко сказал:

— У меня есть сомнения, хочу их высказать.

Он говорил, не глядя на Кантеладзе. Управляющий взволнованно заходил по кабинету, потом остановился перед Алексеем и крикнул:

— Не понимаю тебя! Такое старание, столько умения, настоящий подвиг совершили — а ты отказываешься признавать!

— Я высказал свои сомнения, — повторил Алексей. — Решаю не я, даже не ты, Шалва Георгиевич.

Управляющий все сильней возбуждался.

— Одну сторону увидел — несчастье, да, никто не спорит… А другая сторона? Первое место по стране! — Он показал на молчаливого Соломатина. — На нею погляди! Внимательно погляди! Этот же капитан три года брал всесоюзные рекорды! «Кунгур» — это же передовое судно океана, столько хвалили, столько о нем писали!..

— Я уже не капитан «Кунгура», — возразил Соломатин.

— Ушел с моря, правильно. А твои морские рекорды? Они тоже ушли? Или потонули во время какой-нибудь бури? Или мы их забыли? Пока никто тебя не превзошел, это ценить надо. А секретарь нашего парткома не хочет ценить, вот как он поступает!

— Не понимаете вы меня, — устало сказал Алексей. — Ладно, я выражусь по-иному. В списке стоит моя фамилия и фамилия Березова. Я возражаю против обоих. Думаю, Николай Николаевич согласиться со мной.

— Нет! — отрезал управляющий. — Пусть он с тобой соглашается, пусть. И знаю, хоть не согласен с ними, многие сочтут правильным, что нет Березова в списке: он командовал флотом во время бури, одно его судно погибло. Говорю не согласен, но понимаю. А тебя выбросить — и не согласен и понять не могу? Почему? Зачем?

— Я уже высказал свои соображения.

— Не было соображений, были одни эмоции. Слушай теперь настоящие соображения! Кого же, как не тебя, отмечать? Где еще такие, как ты? Ты здесь с войны, ты организовывал первый промысел, собирал первых рыбаков. Или не так, скажешь? Была ли экспедиция в Балтику, в Северное море, в океан, чтобы шла без твоей помощи, чтобы ты не подбирал для нее кадры? Восемь коммунистов было, когда ты организовывал первую рыболовную артель, восемь, а сегодня три с лишним тысячи! Это что — без тебя шло, ты не имеешь отношения, да? Я к вам приехал, кто меня вводил в курс работ, кто рисовал перспективы развития, кто помогал, кто ругал, если по запарке ошибался? Кто, я спрашиваю? Отвечай!

— Мне нечего больше сказать, кроме того, что я сказал… Кантеладзе схватил список и спрятал его в портфель.

— Ты правильно сказал, дорогой, не ты решаешь. И на парткоме поспорим, и в горкоме посоветуемся… Теперь слушай новость, я уже Сергею Нефедовичу сказал. — Голос управляющего стал торжественным. — Завтра вылетаю в министерство. Проект Луконина помнишь? Он ходил с ним к тебе. Так вот — полностью принят! В Москве сказали — вполне назрело, сами об этом думали. Надо готовиться к освоению всего мирового океана, всех глубин, не только отмелей. Наше светломорское задание — вся Атлантика, от северных льдов до льдов южных. Большая вода, такая большая — голова кружится! — Кантеладзе резко обвел рукой вокруг головы и повернулся к Соломатину. — Значит, как условились. Пусть Луконин сдает судно старпому — и немедленно сюда.

— Сегодня же отправлю радиограмму, — сказал Соломатин.

9

Степан и Гавриловна спросили у швейцара областной больницы, как повидать Алевтину Куржак. Проходившая мимо медицинская сестра сказала, что передаст Алевтине их просьбу. Минут через десять эта же сестра вновь появилась в вестибюле.

— Лина с полчаса будет занята. Она дала ключ от своей комнаты. Пойдемте, я провожу вас.

Она вела гостей по длинному коридору, потом они пересекли двор подошли к двухэтажному домику, поднялись на второй этаж. Сестра отперла одну из комнат.

— Подождите здесь Алевтину.

Сестра ушла. Гавриловна, не садясь, осматривалась. Комната была разделена ширмой на две половины, с обеих сторон к ширме примыкали кровати. На одной половине стоял стол с двумя стульями, на другой — шкаф и стул у кровати. И оттого, что мебели больше не было, две коморки, выкроенные ширмой из одной комнаты, казались довольно просторными. Степан предложил:

— Разденемся, Гавриловна, и сядем. Неудобно в пальто. Она замахала на него рукой.

— Сесть можно, а раздеваться не будем. Лина рассердится, что командуем у нее.

— Где же командуем? Смирненько посидим.

— Не надо, не надо! Ты не знаешь Лину. — Она, не раздеваясь, присела. Степан, пожав плечами, сел на второй стул. Гавриловна вздохнула. — Ужасно боюсь!

Он засмеялся.

— Чего бояться? Не выгонит же. Вы же ни в чем не виноваты.

— Не виновата, а боюсь. Как мы со стариком упрашивали ее остаться! Шли вместе сюда и просили, просили. На все один ответ — не хочу, не просите. И не выслушав, может прогнать. Ты ее не серди.

— Чем же я могу ее рассердить?

— Настырных она не любит. Чуть не по ней, вспыхнет, как порох.

— Вы начинайте, я поддержу.

— Нет, ты, ты! Я потом добавлю.

В комнату быстро вошла Алевтина в пальто, накинутом поверх халата. Гавриловна и Степан встали.

— Я так и думала, что вы. Сестра сказала — пожилая женщина и молодой мужчина. Что же вы сидите одетые? Раздевайтесь, не на улице. — Она принесла из второй половины стул и уселась первая.

— Да мы ненадолго, — сказала Гавриловна и повернулась к Степану. — Степа, говори.

— Пришли узнать, как твое здоровье, Лина, — кашлянув, начал Степан. — И вообще… как устроилась?

— Здоровье отличное. Устроилась неплохо. Спим с Татьянкой в одной кровати, но ей это даже нравится. Что еще вас интересует?