Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

и драматургии), но и наметили матрицу послевоенной культурной политики, во многом определив репрессивный характер практик ее осуществления. Две ключевые тенденции нашли выражение в прошедших на пленуме обсуждениях: с одной стороны, это стремление к целостному представлению о сфере советской литературы как о едином и многосложном эстетическом каноне[993], с другой — неуемная тяга к «проработке» культурного поля, к его буквальному перепахиванию[994]. Кроме того, именно на этом пленуме обнаружил себя и ключевой для позднесталинской эпохи метод обсуждения художественной литературы, который был удачно сформулирован Твардовским как «скороговорочное сведение концов с концами»[995]. Центральным этот метод окажется и для работы Комитета по Сталинским премиям.

Глава четвертая. 1945–1949

Созидание прошлого: Пятилетний план по (пере)созданию советской литературы

Безграничность имперского воображения: Советская политика трансформации «внешнего» во «внутреннее»

Четырехлетнее противостояние завершилось победой над гитлеровской Германией. Однако милитаризм не перестал быть частью идентичности советского человека. Уже в начале 1944 года некогда оборонительная война стала войной «освободительной». «Избавление» Восточной Европы от «призрака фашизма» для СССР означало возможность осуществить как территориальное приращение, так и укрепление собственного символического статуса. Иными словами, на заключительном этапе войны советское руководство реализовывало те же установки, которые были определены в секретном дополнительном протоколе к пакту Молотова — Риббентропа от 23 августа 1939 года. После «безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил» началось формирование сферы влияния СССР в европейских государствах, позднее названных «странами народной демократии». Такая фокусировка на внешнеполитических проблемах и их постепенное включение во внутригосударственную политику влияли на характер общественной и культурной жизни, создавая ощущение перемены в идеологическом курсе. Советский Союз впервые с конца 1920‐х разомкнул свои границы и стал до некоторой степени «открытой» политической системой, заинтересованной в межгосударственном дипломатическом взаимодействии[996]. Такое (пере)осмысление имперской культурой собственной безграничности (или, если говорить точнее, возросшей проницаемости границ советского «закрытого общества») определило и характер тоталитарной экспансии: во второй половине 1940‐х годов воображение как некогда главный инструмент нарушения суверенности «внешнего» уступает место иным социально-культурным практикам «перекройки» послевоенного мира[997]. Пересмотру подвергся и принцип отторжения всего инакового, посредством которого в 1930‐е годы внутри советского общества укреплялось осознание его самотождественности и целостности. Советский Союз, отойдя от постулата непринятия, отныне будет осуществлять попытки вмешательства в инокультурное пространство с целью его «советизации». При этом вопрос о легитимности нарушения границ других субъектов отменялся самой установкой на «освободительный» характер вмешательства.

Ожидавшаяся в тот период либерализация извне была бы закономерным следствием такого положения СССР: многие предполагали, что крушение военной диктатуры Великогерманского рейха подкрепит привнесенный импульс к преодолению тоталитаризма[998]. Отчасти так и произошло. Если социальная политика во многом ориентировалась на скорейшее восстановление и переход к «мирному строительству», то культурная жизнь первого послевоенного года действительно ненадолго ощутила на себе благоприятное влияние деинструментализации искусства. Впервые за долгое время авторитет СССР не нуждался в дополнительном подкреплении, так как статус «страны-победителя» легитимировал всякую политическую инициативу, исходившую от советского руководства[999]. 6 сентября 1945 года президиум собрания московских писателей адресовал Сталину записку, в которой эта мысль проводится весьма отчетливо:

В тяжелые годы войны с немецким фашизмом наш народ с беззаветным героизмом отдавал все свои силы делу священной, справедливой борьбы и уверенно смотрел в будущее. В единении народа с вождем крепла эта уверенность. «Мы победим» — говорили миллионы советских людей, ибо «наше дело правое», ибо нами повседневно руководит великий Сталин. И сейчас, когда каждый из нас может сказать: «мы победили», Ваше имя у всех на устах. Оно зовет нас к новым и новым величественным подвигам на поприще труда и культуры. Под вашим руководством советский народ будет залечивать раны, нанесенные нашей стране войной, осуществлять грандиозные программы строительства на благо нашей Родины. С гордостью, восхищением и благодарностью обращены к Вам, Иосиф Виссарионович, взоры сынов нашей славной Советской Родины, взоры всех передовых людей земного шара[1000].

Сталин понимал, что попытки установить режим проницаемости советских эстетических границ и наладить «экспорт» советского политико-идеологического режима и соцреалистической культуры[1001] в освобожденные страны в первые послевоенные месяцы обречены на неудачу, поэтому, следуя логике партийцев, дипломатическая работа должна была предварить пропагандистский натиск. С мая 1945 года СССР начинает активно участвовать в деле организации нового миропорядка, перенося различные вопросы геополитического толка в сугубо советское проблемное поле. Эта трансгрессия означала для homo soveticus принципиальную перенастройку «оптики»: задача поиска внутренних врагов как бы отошла на задний план, уступив место необходимости постоянного наблюдения за переменами во взаимодействии Советского Союза — «вдохновителя Европы» (И. Г. Эренбург) — с другими государствами. Уже 29 сентября 1945 года Оргбюро ЦК приняло специальное постановление «Об улучшении советской пропаганды за рубежом»[1002], в котором специальной комиссии в составе 30 партфункционеров было поручено

заслушать на своих заседаниях отчеты следующих организаций, ведущих пропагандистскую и информационную работу за рубежом: ВОКС, ТАСС, Комитета по делам радиовещания, Издательства литературы на иностранных языках, «Международной книги», Иностранной комиссии Союза советских писателей, Комитета по делам кинематографии, международного отдела ВЦСПС, Государственной библиотеки им. Ленина, антифашистских комитетов — ученых, женщин, молодежи, Всеславянского[1003].

А к 8 августа 1946 года в секретариате Жданова разработали проект постановления ЦК «О Совете по руководству международной пропагандой в зарубежных странах и освещению международных событий в советской печати»[1004], который предполагал создание специальной организации в составе Жданова, Александрова, Лозовского, Суслова, Вышинского, Шикина, Поспелова, Ильичева, Пальгунова и Пузина. Основной миссией этого ведомства было «разоблачение и опровержение в зарубежной и советской печати антисоветской клеветы английских, американских и других газет и журналов»[1005]. Иначе говоря, перед партийцами стояла задача организовать всесторонний контроль над каналами снабжения Запада советской тоталитарной идеологией. При этом после победы в войне надобность в оправдании сталинского режима исчезла, а каждый советский человек, будучи принадлежностью этого режима, до некоторой степени становился арбитром, дающим оценку внешнеполитической обстановке. Тем самым две политические сферы — внутригосударственная и дипломатическая — объединялись, многократно расширяя зону компетенции и, как следствие, сферу влияния советской власти. Именно поэтому оккупационная практика не вызвала даже малейшего идейного противления в обществе, которое само лишь недавно одолело жаждавшего территориальных приращений противника. Всякий человек, подверженный влиянию государственной пропаганды (то есть подавляющее большинство советских людей), оценивал эти вмешательства в жизнь других государств как правомерную и абсолютно заслуженную привилегию Страны Советов.

Советское государство даже на уровне организации административного аппарата стремилось освоить общепринятую в международном сообществе практику номинации