Любить Джона: Нерассказанная история - Мэй Пэнг

«Мне по зарез нужен новый материал», — сказал Ринго. Джон написал в тот раз для альбома «Ринго» песню — бестселлер «I'm The Grеatest» («Я Самый Великий»).

«Не беспокойся, старина, я посмотрю, что смогу сделать.»

Закончив разговор, Джон сказал, что обирается послать Ринго «Спокойной ночи, Вена» — песню, которую держал для себя. «Когда мы будем в студии, я с группой сделаю демонстрационную запись этой песни для Ринго», — заявил он.

За исключением одной, все песни для нового альбома Джона были записаны. Джон решил использовать оркестровую аранжировку, которую сделал для «Надо Пересечь Много Рек» на альбоме Гарри. Он хотел написать к ней слова и вставить в свой новый альбом. У него были три первые слова для начала песни: «So long ago…» (Это было так давно…) и больше ничего. Это была последняя песня, которую Джону надо было закончить.

«Ты закончил «Это Было Давно»?» — спросила я.

Вещь все еще не была написана, и я знала, что Джону нужен толчок.

«Эта мелодия очень красива», — польстила я ему. Весь день я то и дело напоминала Джону, что с нетерпением жду, когда эта песня будет закончена.

Через один или два дня, когда Джон проснулся, он рассказал мне о том, какой видел сон.

«Там были две женщины. Они, как эхо, повторяли мое имя. Это было очень странно. Казалось, меня несет какой — то вихрь.» Он начал писать в своем блокноте. Во сне он слышал снова «а, бавакава, пуссе», которые и записал в блокнот.

Через два дня Джон закончил свою песню — сон. «Я готов», — объявил он. Как он и обещал, весь материал был закончен ко времени первой репетиции.

В первый день Джон вошел в студию и поприветствовал Джима Келтнера, Джеси Эда Дейвиса, Кенни Ашера, Ники Хопкинса и Клауса Формана. Над альбомом должны были работать также гитарист Эдди Мотто и перкуссионист Артур Дженкинс. поздоровавшись со всеми, Джон сказал: «О'кей, сейчас пойдем работать, а потом устроим вечеринку.» На этот раз не должно было быть никакой выпивки или сигарет с травкой. Джон вытащил тексты песен с проставленными на них аккордами, взял гитару и начал играть свои новые песни. Музыканты напряженно слушали. Было очевидно, что им нравится то, что они слышат. Когда Джон кончил, посыпались поздравления и похвалы.

Меня особенно интересовало, как все будут реагировать на «Боюсь», но никто, похоже, не прочувствовал эту песню так глубоко, как я. Музыкантов интересовала музыка, а не размышление над содержанием песен Джона. Все они очень хорошо знали Джона, но Джона — профессионала, Джона, который выходил из — под контроля, только когда был пьян. Они мало что знали о его глубинных переживаниях, о которых знала я. Все, что они хотели, — это сразу взяться за дело, что они и сделали.

Под руководством Джона музыканты занялись аранжировкой песен. Почти сразу они попали под музыкальный авторитет Джона, и это было просто сногсшибательно. Один раз, например, когда Кенни Ашер был за роялем, Джон остановил его. «Нет, нет, нет, — сказал он. — Не меняй мелодию.» Кенни добавил одну восьмую к нотному рисунку Джона, и тот сразу же услышал это легкое изменение.

«Ну и слух у тебя, парень», — отметил Кенни.

Когда Кенни должен был сделать аранжировку для струнных, Джон просто напел ему струнную партию. Кенни подобрал ее, а потом внес свои предложения.

«Как хочешь, но звучать должно так, как слышу я», — сказал Джон.

К концу второго дня репетиций альбом полностью был обработан. На следующий день должны были начаться сессии.

По ночам, когда мы возвращались в отель после этих сессий, Джон то и дело говорил мне: «Фанг Йи, это будет самый быстрый, самый легкий альбом из всех, какие я делал. Просто удивительно.»

В самом деле, дело двигалось так быстро, что во время одной из своих сессий Джон наскоро записал «Спокойной ночи, Вена» для Ринго. Я сразу же отправила эту ленту Ринго в Лос — Анджелес.

В конце июня музыканты, оставшиеся под большим впечатлением, разъехались по домам, а мы съехали из «Пьерре» и вернулись в мою квартиру. «Я хочу, чтобы Джулиан смог жить с нами, когда он приедет сюда. Так что, нам надо найти квартиру с комнатой для него. Я знаю, что тебе нравится это место, Фанг Йи. Мне — тоже, но сейчас надо найти квартиру побольше», — сказал Джон после того, как мы распаковали вещи.

С того времени, когда Джулиан после Нового Года вернулся домой, я приучила Джона звонить ему один или два раза в неделю. Джон не только принял тот факт, что у него есть сын, но также и получал удовольствие, разговаривая с ним, и убеждаясь, что Джулиан был вполне умным маленьким мужчиной.

В моей квартире было невозможно оставаться еще из — за того, что теплая летняя погода позволяла людям мотаться по улице день и ночь. Поклонники стали узнавать микроавтобус Джона, на котором мы ездили со времени моего возвращения в Нью — Йорк в начале июня, и толпились вокруг него. Когда мы выходили, эти фаны пытались вовлечь Джона в разговор. Он обычно обменивался парой слов с ними до того, как мы уезжали, и уверена, что никто из них не подозревал, как все это действовало Джону на нервы. Похоже было, что даже в Нью — Йорке ему невозможно уединиться.

Как — то в студии мы объявили, что ищем квартиру, и спросили, нет ли у кого — либо чего — нибудь на примете. Через несколько дней Эдди Джермано, в то время управлявший делами в Рекорд Плант, сказал нам, что в его доме сдается небольшая квартира с видом на Ист — Ривер.

«Это хорошая мысль. Надо посмотреть ее. По меньшей мере у нас будут друзья в этом доме.» Джону нравилось также то, что у Эдди был сын такого же возраста, как Джулиан.

На следующий день, во время одного из своих звонков, Йоко объявила, что хочет нанести нам визит. Мы с Йоко больше почти не разговаривали, и я не могла представить себе, что она когда — либо придет в мою квартиру.

«Чего она хочет?«спросила я Джона.

Он пожал плечами и ничего не сказал.

Через час подкатил удлиненный лимузин, и из него вышла Йоко. Я нажала кнопку блокировки двери, и она вошла в дом. Поднявшись на третий этаж, Йоко подошла к моей двери, которую я открыла и сказала: «Привет, Йоко. Входи, пожалуйста.» Она выглядела очень угрюмой.

«Привет, Йоко», — сказал Джон.

Йоко не ответила. Она посмотрела вокруг и нахмурилась. У нее было такое выражение лица, будто она входит в грязную общественную уборную. Она закурила «Кул» и зашагала взад и вперед, уйдя в свои мысли. Наконец села и уставилась на Джона, ничего не говоря. Мы с Джоном тоже уставились на нее.

«Джон, — мягко сказала она, — как ты можешь жить в этой мусорке?» Потом повернулась ко мне. «Мэй, ты что, вечно собираешься жить в этой мусорке?»