Золото Каралона - Александр Цуканов

кооператив по изготовлению оснастки для металлургического производства, используя наработанные знакомства. Производству требовался металл и новое оборудование, а денег не хватало. И тогда неожиданно появился улыбчивый парень по кличке Чубатый, по имени Леха, предложил кредит под небольшой процент. А через месяц под Липецком пропала машина с дефицитной тонколистовой сталью.

Вскоре появились «щупальцы» в лице Лехи Чубатого, пришло время расплачиваться по кредиту… Цех перешел к Жорику, а его, словно бы в наказание сослали мастером-надзирателем на подмосковную стройку, где работали в основном белорусы, спокойные трудолюбивые парни, похожие на телят из-за чего их нещадно обжимали в зарплате. Тогда он еще не понимал, что машина с металлом пропала по наводке Чубатого.

Идею с рынком подбросил знакомый чеченец, помог с деньгами на раскрутку, но его подстрелили в междоусобной разборке. Пришлось опять идти на поклон к грузину Кацо. Жорик обласкал, дал денег в долг и постепенно как осьминог присосал весь рынок под себя, под свою толстую задницу.

Старатели, золото. Золото… навязчиво крутилось в голове Озоева. Он стал искать подходы для работы по золоту. Эта перспектива приободрила, наметилась возможность быстрого обогащения, как ему казалось в тот момент. А главное появились приличные деньги и бойцы, готовые выполнять его приказания.

Кахир вернулся из Москвы. Он ждет бурных восторгов. А дядя Даур спокойно принимает деньги. Деньги немалые – машину можно купить. И даже не пересчитывает.

– Спасибо. Отдыхай с дороги.

Когда солнце зацепилось за отроги западного хребта, по аулу поплыл запах жареной баранины. К дому неторопливо потянулись мужчины. Даур в парадной папахе встречает каждого, обнимает, усаживает у стола, заставленного лепешками, сыром, овощами. Ведет обычный разговор о ценах на сено, о предстоящей стрижке овец. Подкладывает почетным гостям бараньи мозги, мясо.

– Кушайте, кушайте… У нас семейный праздник. Мой племянник настоящий мужчина. Я ему давал трудное поручение. Он выполнил лучше, чем родной сын.

И зашелестело вдоль стола привычное «ахи дика», «джигит», впервые за много лет его хвалят, обхлопывают по спине мужчины аула. Кахир не выдерживает этой обильной радости, выскакивает из-за стола, мчится с пустым ведром к колодцу, чтобы никто не заметил его нечаянных слез.

Кахир ковыряется с мотыгой на огороде, окучивает помидорные гряды, и думает, как сказать дяде про отъезд в Москву. Вспоминает Елену, которая живет в далеком Воронеже… Когда становится невыносимо, запирается в дощатом туалете.

Раздается крик:

– Кахир, ишак тебя задери! Веревку что ль проглотил?

Красный от смущения он выскакивает из нужника.

– Опять дрочил? – спрашивает старший сын дяди Даура Идрис и хохочет беззастенчиво, от чего ему тоже становится смешно.

Кахир рано утром решительно говорит о своем отъезде. Даур смотрит на племянника и не может понять, что случилось.

– Да у него женщина в Воронеже…

– Возьми денег, поезжай… Или в Сочи. Сколько нужно? Дай Идрис мою сумку.

Кахир обнимает дядю, родственников и твердит свое:

– Денег не надо. Я вернусь…

Он знает, как тяжко достается каждый рубль на овечьей пастьбе, стрижке баранов, при изготовлении сыра, а особенно на помидорных плантациях. Ему кажется, что он сумеет быстро заработать большие деньги в Москве и приехать в Воронеж крутым парнем. И тогда сможет отбить красавицу Лену у законного мужа…

Утреннее солнце золотит снежные папахи гор. Блестят изумруды росы на зеленых склонах. В руках у Кахира дорожная сумка с продовольственным припасом и вещам. Ему тревожно, он невольно оглядывается на провожающих, и тут же убыстряет шаг по дороге в сторону Назрани.

Глава 20. Выпал снег…

Поселок Тенька

Дощатый гараж возле дома, старый Москвич-412 по кличке Трудяга. Аркадий Цукан беседует с ним тихо, неторопливо.

– Что ж ты хандришь, старичок? Масло свежее, свечи поменял, а ты тупишь на холостых оборотах. Или сердце твое карбюраторное износилось или в катушке пробой, не пойму. Молчишь, Трудяга…

– Аркаша, ты с кем там? – окликает Мария. – Иди к нам.

Рядом с ней стоит парень лет тридцати с кожаным кофром через плечо. Смотрит внимательно, напряженно.

– Здравствуй, отец!

Цукан выпрямился. Вытер ветошью руки. Всё это молчком. А потом вдруг скривился. Мазнул замасленной ладонью по лицу, сказал:

– Здравствуй и ты. Пошли в дом.

Раньше Иван возвышался на полголовы, а теперь показался еще выше. «То ли подрос, то ли я высох», – мелькнуло и ушло вместе с множеством вопросов, которые роились в голове, и возник главный:

– Как же нашел?

– В районке заметку случайно увидел про твою артель «Игумен». Я тебя в Магадане искал, и на Чукотке. В Билибино живет твой однофамилец. А в Колово приехать не догадался…

– А как Анна? Мать твоя…

– Там же в Юматово. Пока на ногах. Прихварывает. Этот у нее… холецистит.

Мария заставляет и заставляет стол разной едой. Это живет в ней без показушности просто и легко – всё лучшее сразу на стол. Ване подкладывает на тарелку. Он не жеманясь, ест с тем завидным аппетитом, какой бывает у молодых здоровых мужиков. Аркадий дал зарок, в сезон не выпивать ни грамма, а тут не сдержался.

– Машенька, у тебя не найдется?..

У нее нашлось немного разведенного спирта с надписью «для компрессов», а в холодильнике пакет домашних пельменей. Ваня любил пацаном пельмени необычайно, и теперь дорвался, уплетает, продолжая нахваливать хозяйку. Он стеснялся называть ее Машей, как она попросила при знакомстве, поэтому «выкает», отводит глаза в сторону.

Цукан лишь поковырялся в тарелке. Он продолжает неотрывно смотреть на сына, которого, пожалуй, не узнал бы при встрече на улице. Выпили по второй и по третьей, после чего Иван слегка захмелел, подробно рассказывает про Юматово, работу в московском издательстве и прочее, чем немного гордился, особенно работой в газете, где стал теперь начальником промышленного отдела.

Вспомнил вдруг про Москву и работу в Воениздате, как оформлял книгу генерала Маторина.

– Маторин мне тогда сказал, что мы родственники, приглашал в гости, но у меня любовь закрутилась с одной женщиной, а потом меня поперли из издательства. Так и не навестил генерала, уехал в Уфу.

– Это твой дядя. Он до войны фамилию сменил, когда его отца арестовали. Он в этом признался мне в письме. Горевал. А я, дурак, обиду затаил. А мог бы разыскать в шестидесятых, когда мы с Анной ездили первый раз в отпуск на материк. Все ж не портянка, старший двоюродный брат.

– Мама писала тебе на Алдан. Но письмо вернулось назад, как невостребованное.

– Я знаю. Я в тот год в тайге бедовал. Авария случилась. Судьба такая… Или бес попутал, теперь и не разберешь.

– Когда уезжал в Магадан, она просила тебя найти. Извиниться.