Чердынец - taramans

тихо засмеялись. Повернул голову и увидел улыбающуюся Галину, она стояла спиной к ограде и тоже вовсю пыталась застегнуть верх комбинезона. Получалось тоже — не очень, проглядывало тело.

— Видишь, как мы расслабились! Я тоже — растелешилась!

Я снова повернулся к Наде:

— Или вот еще! — я подошел к ней и взял ее за руку, — вот так подними правую руку, резко опусти и громко скажи — «Пошли вы все на хрен!».

Тетка засмеялась:

— Нет, Юрка — это уже лишнее! Как же можно мамку с теткой на хрен отправлять! Нехорошо это!

— Ну ты же может это сказать «про себя», молчком? Правда ведь?

— Ох Юрка! Хороший же ты мальч… да парень уже! — тетка обняла меня и рукой потрепала по волосам, — спасибо тебе!

— Да не за что спасибо! Просто — мы же должны помогать друг другу, да, тетя?

Блин! Как-то двусмысленно это прозвучало. Или это только внутри меня такая двусмысленность?

А вечер закончился вполне душевно! И попарились все в бане, и потом — поужинали, посидели за столом, попили чай!

Снова после ужина, мы сидим на крыльце у деда. Я и деды.

— Деда! А вот скажи мне — вот покос у нас большой?

— Ну дак, Юрка! Там жа два покоса вмести! Гектара два, кажись, будет? Так, Ганадий?

— Ну… дак я думаю, чё побольше — два с полтиной… даже к трем ближе…

— А вот вы ж давно ими пользуетесь! А что бы не подсеять там чего? Может сенА лучше будут?

— Так чё там подсееш-та? Ты говори прямо!

— Ну вот если тот же клевер, например?

— Дак то ж пахать нужна! Потом толька сеить! А на хрена нам это? — дед удивился.

— А если — без пахоты? Осенью — разбросать там семена — что-то же прорастет? Все лучше будет, или нет? Я читал, что клевер — калорийный… ну — сытный! И молоко вроде бы более жирное получается! Если по осени рассеять семена — глядишь по весне, хоть сколько-то прорастет! А потом он и сам уже насеется!

— Да где ж взять-то его, его ж пади не продают в магазинах-то?

— Так вон, Черном Яре, через того же деда Попова и попросить!

Дед Попов, тоже — тот еще персонаж! Дедом Поповым его называли с легкой руки толи Кати, толи меня — вроде бы кто-то из нас его, совсем в детстве, так называл. Жил он в Черном Яре, и до последнего времени был бригадиром в колхозе, или еще каким-то небольшим начальником. Он уже давно приятельствовал с моим батей, который даже и не знаю в каком году, что-то там в колхозе устанавливал-монтировал — так и познакомились.

Он периодически приезжал к нам в гости. Сначала, как я понимаю, оставался ночевать у нас, приезжая в Кировск по работе. Сейчас, уже уйдя на пенсию, просто — приезжая по делам. Он был старше бати существенно, лет на двадцать. Но — так случилось, что они — как-то сошлись.

Дед этот был невысок, но коренаст — этакий бычок, хоть уже изрядно староват! Постоянно наголо выбривал голову, чисто брился и был всегда одет очень аккуратно. А по меркам деревни — даже и с претензией на определенный шик. На его пиджаке всегда висели награды — он не стеснялся, в отличие от многих других, показывать, что во время войны — «не на продуктовом складе подъедался». Со слов бати я знал, что войну дед Попов закончил старшиной стрелковой роты. По малости лет, в наградах я не разбирался, а сейчас уже понимаю, что, дед-то был — героический! Три ордена Слава, Звезда и Знамя, орден Отечественной войны, медаль «За Отвагу» — вовсе не хухры-мухры, а для солдата в пехоте — круть неимоверная! Это как же нужно было воевать, чтобы заиметь такой иконостас?!

Я, конечно, знал, что у бати тоже — и Слава третьей степени, и за Отвагу, и Звезда есть! Я ж гордился своим батей — и по праву! Он начинал в сорок третьем мехводом на Курской, после ранения — до конца войны в полковой разведке. Но награды деда Попова — внушали!

А еще я помнил, что всегда с испугом смотрел, как после бани, употребив за ужином — батя, как всегда — свои пару-тройку рюмок; дед Попов — все что осталось в бутылке! дед ложась спать, раздевался — у него от правой руки вниз, из-подмышки и до правой ступни вился грубый, толстый и витой синевато-красный шрам! Отвратительный, как мне казалось, шрам бугрился по правому боку, через ягодицу — дальше по бедру и на голень! Я его увидел впервые в бане и обомлел — это же что такое?

Дед, посмеиваясь, намыливая вихотку, объяснил — «Это меня так немец пометил, Юрка! Я, вишь ты, за пулеметом лежал! А тут — бац — взрыв и куда тот пулемет, куда щиток! Вот меня так посекло!». Дед еще указывал мыльной рукой на рубец справа на лбу.

Потом, в разное время, в банях, в том числе и общественных, я видел много пожилых мужиков и дедов со шрамами, рубцами, культями вместо рук или ног. Но тот шрам деда Попова казался мне — каким-то уж вовсе чудовищным.

Кроме бати, у нас остальные родные к деду Попову относились — без восторга, мягко говоря! Был он шумный, громкий какой-то — тихо говорить не умел. Не кричал, но говорил очень громко, и так же громко и гулко хохотал. А хохотал он часто! Любил сам пошутить и сам же — посмеяться. Как часто бывает — у таких шутников, шутки, как правило, — не очень! Либо туповаты, либо — грубые до скабрезности. Вот и Попов шутил, как-то все больше, про «это».

Похоже был он изрядным бабником. Что-то такое смутно припоминаю, что он и тетку Надю вроде как пытался — потискать. За что нарвался на отповедь моей мамы.

Поэтому, его приезды, моих родных, кроме бати — повторюсь — не радовали. Хотя с пустыми руками дед никогда к нам в гости не приезжал — то меда в сотах привезет, то — рыбы свежей, то каких-то грибов или ягод.

Вот в разговоре про него я и упомянул.

Деды тоже — поморщились:

— Дак сколь там семян-то надо? Не горстку же! — дед Гена сомневался.

— Ну ведь, если что выйдет — можно каждую