Имперская гвардия: Омнибус - Стив Лайонс

Дойдя до кухни, он увидел, что там никого нет, пахло дымком, от кипящих на плите кастрюль исходили аппетитные ароматы его любимых кушаний. Жареные початки ксорна, отварные бобы дерна, тушеное мясо альпака и пирог с ягодами тайсены — все это были блюда, приготовленные для его последней домашней трапезы. Ему вдруг пришло на ум, что, сколько бы еще он теперь ни прожил, все эти ароматы неизменно будут вызывать у него чувство глубокой печали.

Кухонный стол был уже накрыт, тарелки и разложенные приборы ждали начала ужина. Ларн пошел к раковине, чтобы вымыть руки, и, проходя мимо стола, вдруг вспомнил, как два дня назад, вернувшись вечером с полей, увидел своих родителей, которые, ожидая его, тихо сидели на кухне, а между ними, на этом самом столе, лежал пергамент с черной каймой, содержащий в себе какое-то официальное уведомление. С первого взгляда было видно, что они убиты горем — глаза обоих покраснели от слез. Ему не нужно было тогда спрашивать о причине — выражение их лиц, а также имперский орел, тисненный на пергаменте, объясняли все лучше любых слов.

Теперь же он заметил, что этот пергамент, сложенный пополам, лежит на одном из кухонных буфетов. Отвлекшись от своего первоначального намерения, Ларн подошел и взял пергамент. Развернув его, он незаметно для себя вновь погрузился в чтение текста воззвания, которое располагалось под официальным заголовком.

«Граждане Джумаэля IV! — говорилось в документе. — Возрадуйтесь! В полном соответствии с Законами Империума и в рамках полномочий, соответствующих его должности, ваш губернатор постановил сформировать из числа своих подданных два новых полка Имперской Гвардии. А посему он приказывает всем, кто приписан к этим полкам, собраться в кратчайшие сроки на призывных базах, чтобы без промедления приступить к боевой подготовке, которая позволит им влиться в ряды Святых и Праведных армий Благословенного Императора Человечества».

Далее в пергаменте шел список имен, подлежащих призыву, и подробно описывалась процедура сборов, в которой особенно делался упор на тяжести наказания, ожидающего всякого, кто не отзовется на перекличке. Ларну не нужно было читать остальное — за последние два дня он проштудировал этот пергамент столько раз, что знал его наизусть. И все же, несмотря на это, словно не в силах прекратить расчесывать зудящую рану, он снова и снова перечитывал текст.

— Арвин! — услышал он позади себя голос матери, который тут же прервал цепь его мрачных размышлений. — Ты напугал меня! Стоишь тут… Я и не слышала, как ты вошел.

Обернувшись, Ларн увидел мать, которая стояла у него за спиной, держа в руке банку с зернами куэдина. Глаза у нее были красны от недавно пролитых слез.

— Я только что пришел, ма, — сказал он, странно смутившись, когда положил пергамент на место. — Я закончил свои дела, думаю помыть руки перед едой.

Какое-то время мать стояла неподвижно, молча глядя на сына. В неловкой тишине их глаза встретились, и Ларн понял, как трудно ей с ним сейчас разговаривать, когда она точно знает, что завтра потеряет его навсегда. Это придавало каждому произнесенному ими слову более глубокий смысл, затрудняя даже самый простой диалог, поскольку сейчас и одного неверного слова было достаточно, чтобы новая волна мучительной боли вновь захлестнула все ее существо.

— Ты снял сапоги? — произнесла она наконец, словно стараясь в простых, малозначащих фразах найти себе спасение.

— Да, ма. Я оставил их у дверей.

— Хорошо, — сказала она. — Тебе сегодня вечером надо их почистить, так чтобы они были готовы к завтрашнему…

Тут голос матери стал таким тонким, что чуть не сорвался. Она запнулась и, закусив губу, прикрыла глаза, будто стараясь отогнать от себя приближающееся чувство боли. Затем, повернувшись вполоборота, так чтобы он больше не мог видеть ее глаз, она продолжила:

— Но все это ты сможешь сделать позже. А теперь тебе нужно спуститься в подвал. Па сейчас там, и он сказал мне, что хочет тебя видеть, как только ты вернешься с полей.

Окончательно отвернувшись, она подошла к печке и, подняв крышку одной из кастрюль, бросила в нее горсть куэдиновых зерен. Ларн всегда был послушным сыном, поэтому он тоже повернулся. Повернулся, чтобы идти в подвал, где его уже ждал отец.

Ступени лестницы громко заскрипели, когда Ларн стал спускаться. Однако, несмотря на шум, отец, похоже, не заметил его приближения. Увлеченный работой, он сидел, согнувшись над верстаком в самом дальнем углу подвальной мастерской, держа в руке точильный камень и правя ножницы для стрижки скота. На какое-то мгновение, поняв, что отец весь в работе и не обращает на него внимания, Ларн вдруг ощутил себя призраком — будто он уже покинул мир своей семьи и теперь родные больше его не видят и не слышат. Поймав себя на том, что мысль эта заставила его содрогнуться, он наконец нарушил молчание:

— Ты хотел меня видеть, па?

Вздрогнув при звуке его голоса, отец отложил ножницы и точильный камень в сторону, после чего с улыбкой повернулся к сыну.

— Ты напугал меня, Арв, — сказал он. — Клянусь Зеллом, когда захочешь, ты умеешь входить тихо! Ну так как, удалось тебе починить насос?

— Извини, па, — ответил Ларн. — Я сначала попробовал заменить стартер, а потом еще кучу всего — и ничего не помогло.

— Ты сделал все, что мог, сынок, — успокоил его отец. — Это главное. Кроме того, дух машины в этом насосе настолько стар и упрям, что чертова штука с той поры, как ее установили, не была исправна и половины срока. Что ж, придется мне наведаться к механику в Феррусвилль, узнать, не сможет ли он провести техосмотр на следующей неделе. Кстати, на днях прошли неплохие дожди, так что проблем с урожаем у нас, похоже, не предвидится. Но есть кое-что еще, в связи с чем я хотел тебя видеть. Почему бы тебе не присесть, чтобы мы могли спокойно поговорить, как мужчины?

Отец вытащил из-под верстака еще один стул и жестом предложил сыну сесть. Затем, подождав, пока тот устроится поудобнее, он заговорил вновь:

— Не думаю, что прежде я много рассказывал тебе о твоем прадеде, верно?

— Я знаю, что он был родом с другого мира, па, — серьезно ответил Ларн, почувствовав важность разговора. — И также знаю, что его звали Огаст, и это мое второе имя.

— Все верно, — подтвердил отец. — Так было принято в мире твоего прадеда: передавать фамильное имя первенцу мужского пола в каждом последующем поколении. Конечно, когда ты родился, его уже давно на свете не было. Мало того, когда он умер, еще даже я не родился! Но он был хорошим человеком, потому мы и почитаем его до сих пор, несмотря ни на что. Ведь как говорят: память о добром человеке надолго переживает его самого.

На какое-то время отец умолк, а его лицо помрачнело и стало задумчивым. Затем, будто на что-то решившись, он поднял глаза на сына и заговорил снова:

— Как я уже сказал, Арви, твой прадед умер задолго до того, как мне о нем рассказали. Но когда мне было семнадцать и я уже почти достиг совершеннолетия, мой отец позвал меня в этот самый подвал и рассказал мне его историю — точь-в-точь как это собираюсь сделать я сейчас. Понимаешь, он решил, что, прежде чем стать мужчиной, мне важно узнать, кто я такой, откуда мы родом. И я рад, что он сделал это, потому что то, что он тогда рассказал, сослужило мне хорошую службу — и служит до сих пор. Вот так же и я теперь надеюсь: то, что я сейчас расскажу, пойдет тебе на пользу. Ну и конечно… После того, что у нас произошло в последние дни, когда мы узнали, куда ты отправляешься, у меня появились дополнительные причины все тебе рассказать. Причины, которых — хвала Императору! — у моего отца никогда не было. Но так уж, видно, устроена жизнь: у каждого поколения свои печали, с которыми нужно справляться по мере сил и возможностей. Хотя… все происходит так, как происходит. Ладно, полагаю, мне уже давно пора перестать ходить вокруг да около и просто рассказать тебе все, что должен.

Отец снова умолк. Казалось, внутри его идет борьба и он мучительно подбирает слова. Ожидая, когда он вновь начнет говорить, Ларн неожиданно подумал, насколько старым выглядит отец. Глядя на него, будто в первый раз, он с удивлением замечал складки и глубокие морщины на отцовском лице, легкую сутулость плеч и седые пряди в черных блестящих волосах. Несомненные признаки старения, которых, он готов был поклясться, не было еще неделю назад.

— Твой прадед служил в рядах Имперской Гвардии, — наконец произнес отец. — То же предстоит теперь и тебе…

Увидев, что сын уже готов забросать его бесчисленными вопросами, он поднял руку, жестом призывая его к тишине.

— После можешь меня спрашивать о чем хочешь, Арви. Но сейчас будет лучше, если ты позволишь мне рассказать тебе то, о чем прежде рассказал мне мой отец. Поверь, как только ты это услышишь, ты поймешь, почему я думаю, что тебе стоит это послушать.