Том 4. Творимая легенда - Федор Сологуб

Граф Камаи с любезною улыбкою царедворца сказал:

– Как бы то ни было, решимость вашего королевского высочества дала нам редкое счастье видеть порою в нашей среде и пользоваться высоким обществом столь обаятельного джентльмена.

Танкред возразил:

– Мой милый граф! Если бы я не знал хорошо, что вы ко мне всегда одинаково добры, я назвал бы вас льстецом.

– Ваше высочество, поверьте…

Танкред с живостью перебил его:

– Нет, не хвалите меня. Теперь это лишнее. Мне совсем не это надо. Я очень расстроен.

– Имейте терпение, ваше высочество, – сказал Кабрера, – вы окружены верными друзьями. Все устроится.

Танкред пожал его руку. Сказал:

– Мне надо денег. Я не могу жить на эти гроши. Государство напрасно скупится.

– Конечно, – сказал герцог, – если государство последует мудрым советам вашего высочества, то оно сторицею вернет свое, хотя бы и дало вашему высочеству возможность вести самый блистательный образ жизни.

– И меня утомило мое двусмысленное положение, – сказал Танкред.

– Его можно изменить, – значительно сказал Кабрера. – Стоит захотеть.

Герцог Кабрера сидел, откинувшись на спинку кресла, и ронял серый пепел толстой сигары на зеленый ковер. Его острые, серые глаза смотрели вдаль с пророческим, вдохновенным выражением. Тонкий, стройный, решительный, от опьянения румяный и смелый, он и в самом деле казался умелым делателем королей. Танкред смотрел на него с доверчивым уважением. Сказал:

– Мне не нравится, сказать по правде, что Ортруда заигрывает с радикальною сволочью.

Граф Камаи сказал с легкою ирониею:

– Это – мудрая политика.

– Это может кончиться худо, – сказал Кабрера, – и мы возлагаем все наши надежды на бдительность, патриотизм и мудрость вашего высочества.

Все они, спасающие отечество, были пьяны, и языки их ворочались не совсем свободно.

Глава сорок седьмая

Афра пришла в редакцию журнала «Вперед». Она знала, что найдет там Филиппо Меччио.

В редакции шла обычная будничная работа. Афра прошла полутемным коридором мимо редакционных комнат к кабинету главного редактора.

Юркий смуглый мальчишка, похожий на цыганенка, улыбаясь широко, отчего его большой рот казался еще больше, сказал ей:

– Доктор Меччио занят и никого не принимает, но уж об вас, милая барышня, я ему скажу.

Постучался в дверь, приоткрыл ее и крикнул:

– Госпожа Монигетти!

– Очень рад, войдите, – раздался из-за двери звучный голос, в точных акцентах которого ясно отражался решительный, деятельный характер.

Афра вошла в кабинет. Дверь за нею захлопнулась твердо и точно, словно решительным характером главного редактора было загипнотизировано все здесь.

Филиппо Меччио сидел в кабинете один, – человек, которого любила Афра и который любил ее с тою, несколько суровою, неловкою застенчивостью, с которою относятся к женщинам очень чистые и очень увлеченные работою люди. Они встречались часто, но поцелуи их были невинны и любовь их была чиста.

Некрасив, смугл, быстр в движениях, более ловок, чем силен, с неприятным подстерегающим выражением слишком умных глаз, с неприятно резким очерком губ, с излишне отчетливыми морщинами на красивой крутизне лба, с голосом, отлично звучащим на площади и в парламенте, но неприятно сильным в комнате, сверкающим, как лезвиями остро отточенных кинжалов, резкими, точными ударениями, – таков был человек, которого любила Афра, человек, у которого было много фанатически преданных ему друзей, поклонников и поклонниц, человек, в которого влюблялись страстно и безнадежно прекрасные девушки, очарованные блеском его неожиданных взоров и пламенною страстностью его речей.

Доктор медицины Филиппо Меччио, признанный глава своей партии, был рожден быть трибуном. Прирожденный демагог, он лучше всего чувствовал себя перед толпою, слушающею его речь, хотя бы то была враждебная ему компания самодовольных, сытых мещан. Речи его покоряли рабочую толпу; они зажигали в трудящемся люде живую веру, – и немного стоили в печати. Его жест, его взгляд, его внезапный сарказм – вот от чего дрожали и бледнели его политические враги, вот от чего горели восторгом сердца его единомышленников. Говоря парламенту или толпе, он не вдавался в изысканные утонченности. То, что он говорил, в устах другого могло бы показаться избитым, банальным. Но когда Филиппо Меччио в тысячный раз повторял, что частная собственность на орудия производства должна быть уничтожена, казалось, что в громе и в молнии рождается новый закон, изведенный из трепетно-пламенеющей души человека, который страданиями непостыдной, славной жизни и тяжкими усилиями мысли стяжал познание непреложной истины.

Филиппо Меччио отличался железным самообладанием. Сегодня утром он говорил на митинге телефонисток и имел бурный успех. С цветами, с восторженными криками провожали его девушки до редакции. Теперь цветы благоухали в стеклянных и глиняных вазах, на столах, на полках, на подоконниках, а Филиппо Меччио был невозмутимо спокоен, точно овация милых девушек нисколько не взволновала его.

Перед Филиппом Меччио лежала груда писем. Он поздоровался с Афрою и продолжал читать письма. Сказал Афре:

– Хорошие вести с механических заводов. Рабочие организованы и готовы к действиям.

– Как вы любите мучить! – сказала Афра.

– Чем? – с удивлением спросил Меччио.

– Филиппо, когда я ни приду, вы все заняты, – сказала Афра. – Вы совсем не обращаете на меня внимания!

– Милая Афра, я так занят! – сказал Меччио. – Но я очень люблю, когда вы приходите. В моей конуре становится светлее.

– Но вы так мало со мною разговариваете, – жаловалась Афра. – И никогда не зовете меня сами. Хоть бы в часы отдыха звали меня.

– Когда же мне отдыхать, милая Афра! Готовятся важные события. Настала пора для организованного выступления пролетариата.

Но он быстро сложил письма, непрочитанные в одну пачку, прочитанные в другую, спрятал их, отдельно каждую, и сел рядом с Афрою на диване, в спокойной позе отдыхающего человека. Он казался усталым, лицо у него было рассеянное, и видно было, что он все еще думает о своей работе.

Афра вздохнула. Он посмотрел на нее, и выражение сдержанной страстности мгновенно мелькнуло в его внезапно оживившихся глазах. Он взял ее руку и долго целовал ее. Спросил:

– Которые же цветы – ваши?

– О, Филиппо, вы их даже не заметили!

Она взяла лежавший на диване рядом с нею букет и сказала:

– У вас сегодня такое множество цветов. Если вы позволите, я соединю розы из этих двух ваз в одну вазу, а мои поставлю в другую.

– Отлично! – весело сказал Меччио. – Меня влечет к вам обаяние вашей девственности. Я удивляюсь, как вы сохранились среди всех соблазнов высокой среды.

Афра, с заботливою осторожностью перемещая цветы, спросила:

– Неужели вы считаете необходимым вооруженное восстание?

– Нет, – сказал Меччио, – мы его не хотим.

– Зачем же вы к нему готовитесь?

– Зачем? Оно не то что необходимо, – оно, к сожалению, неизбежно.

– Вы в этом уверены?

– Да. Рабочие достаточно сорганизованы в своих синдикатах. Как ни борется правительство против того, чтобы чиновники соединялись в синдикаты, но кое-где оно должно было уступить. Синдикаты учителей и учительниц существуют беспрепятственно. Недавно мы добились регистрации синдиката почтово-телеграфных служащих и телефонисток. Но организация еще не все. Настало время добиться экспроприации орудий производства. Пора действовать.

– Если бы на сцене были только капиталисты да рабочие, – говорил Меччио, – вопрос разрешился бы просто победою тех или других или компромиссом. Но к услугам западноевропейского капитала есть организованное в его интересах буржуазное государство – сила большая и нам враждебная. Капитал не уступит без отчаянной борьбы, и государство поможет ему всеми своими силами. Оно будет защищать то, что называют порядком, против того, что оно назовет бунтом. Оно двинет к фабрикам и шахтам полицию и войска. Полицейские будут разгонять наши собрания и не постесняются пустить в ход кулаки и палки и даже оружие. Если наши окажут где-нибудь сопротивление этому насилию, то правительство объявит ту местность в состоянии восстания, назначит военного губернатора, и тогда на место наших собраний явятся войска. Если мы не разойдемся, войска начнут стрелять, и нам останется на выбор или покорность, или гражданская война.

– А если забастовка будет течь мирно, – спросила Афра, – и рабочие не станут оказывать сопротивления полиции и войскам?

– Техника дела известная, – продолжал Меччио. – Правительство во что бы то ни стало попытается сорвать забастовку и вызвать вооруженное восстание в надежде залить страну кровью и ужаснуть рабочих. Для этого ему достаточно подослать несколько провокаторов. Они сделают два-три выстрела в войска, и солдаты поверят, что перед ними – враги.