За линией Габерландта - Вячеслав Пальман

Скалов спокойно выслушал его. Он вдруг ощутил душевный покой. Значит, ничего за эти годы не изменилось. И о нем не забыли. Ему давно подготовили роль. Ну что ж, дело есть дело. Хоть какая-то цель. Между берегов болтаться долго нельзя. Либо к одному, либо к другому. Он не откажется от нового дела. О, люди дорого заплатят ему за те самые шесть кило семьсот граммов!

— Поступайте на работу в трест. Водите по тайге поисковые группы. Собирайте данные о приисках. Изредка мы будем встречаться. Вот на первый раз и все, пожалуй.

— Джон Никамура потерял тогда золото?

— Да, потерял. Он тяжело перенес эту утрату. Вы не узнаете теперь Никамуру. Он злой, как павиан, осторожный, как тигр, и хитрый, как северная лиса. Он взыщет свое сполна, вот увидите.

От Конаха Акинфий Робертович шел спокойным шагом человека, знающего, зачем он живет на земле.

С этого часа на Дальнем Севере опять появился Белый Кин.

Часть третья

ЗА ЛИНИЕЙ ГАБЕРЛАНДТА

Глава первая, в которой рассказывается о событиях конца 1940 года, о встрече с Омаровым и поисках Зотова-младшего

Сезон кончался.

Прошло быстротечное лето сорокового года, незаметно подступили сперва утренние заморозки, потом дневные, по ночам землю припорашивало легким инеем — разведкой зимы, сильно уменьшился день. Словом, все приметы осени оказались налицо.

Мы убрали урожай, и тогда стало возможным говорить о долгожданном отпуске. Для северян отпуск означает поездку «на материк», в центр России, на родину. У кого не забьется сердце от этих слов, много означающих и с колыбели любимых!

Вскоре из треста пришло разрешение, и темп жизни у меня сам собой ускорился. Тут и подгонка текущих дел, и наставление помощникам, тут и сборы, которые, как обычно, выявляют множество прорех в холостяцком житье-бытье.

Но вот сборы окончены, все улажено, я вытер пот, оглядел свою квартиру, вздохнул и пошел к директору прощаться.

Иван Иванович встретил меня у входа в дом и пропустил вперед. Когда мы разделись, он критически осмотрел меня, ткнул коротким пальцем в живот, сказал:

— Ты вроде поправился. Не распускай это дело. А то будешь, как я, что вверх, что вширь...

И тут же потащил к столу, на котором находилось как раз все, отчего растет «это дело». Мы сели за прощальный обед, поговорили о том о сем, воздали должное закускам.

— Найди, парень, Зотова, — сказал вдруг Шустов очень решительно. — Ему теперь сколько? Двадцать два, так? Самостоятельный человек. Если в отца пошел... Хорошо бы сюда его затащить, на север.

— Постараюсь разыскать, — ответил я и, выслушав еще ряд наставлений, без которых не обходится ни один добрый человек или родственник, встал из-за стола.

Мы обнялись, поцеловались.

— Ни пуха тебе, ни пера. Будь на высоте, — сказал Шустов растроганно. — Как ни крути, туда и обратно двадцать тысяч километров, половина шарика по экватору. Ну, давай.

Он проводил меня до пристани.

Моторка совхоза быстро понеслась по спокойному морю, не уходя далеко от берега. Вот и затуманились в холодном воздухе осени строения поселка. Слева по борту прошла блестевшая, как полоска полированного металла, река — та самая речка, где высаживались купцы и стояла фактория; потом пошел ровный берег с четкими контурами одного поселка, другого, как раз на месте когда-то сгоревшего...

Через полчаса моторист лихо развернул свою лодчонку напротив большого рыбачьего поселка и, осторожно маневрируя, подвел носом к самому берегу. Моторист дал газ, мотор взревел, зашуршала под железным днищем галька, я схватил свои чемоданы и спрыгнул на берег. Отсюда мне предстояло ехать в Нагаево уже катером.

Катер стоял на рейде метрах в двухстах от берега. Он прибыл сюда, разумеется, не за моей персоной. Он прибыл с целью более серьезной. На катере приехал капитан Омаров, лицо в «Севстрое» довольно влиятельное, совершающее инспекционную поездку по рыбным промыслам.

Когда Шустов по телефону попросил Омарова захватить с собой в город агронома, капитан что-то долго и неразборчиво мычал в трубку, потом спросил:

— Кто этот агроном? Договорник или как?

— Член партии, — сказал Шустов не без заднего умысла. Он знал слабость этого человека.

— Ладно, пусть приезжает, подброшу.

Шустов вел этот разговор при мне. Когда положил трубку, то беззлобно выругался и сказал:

— Ты с ним повежливее. Такой, знаешь ли, характерец... До смерти обидчивый, пререканий не любит. И пуще всего бережет свою непогрешимость. Прежде чем пожать руку, обязательно узнает твою родословную до деда и бабки включительно. — Хмыкнув, добавил: — Это не мешает ему быть в то же время падким на лесть. Медом не корми, только похвали.

Я увидел капитана Омарова в самом выгодном для него свете — в работе.

Небольшого роста, широкий в плечах и полный лицом, начальник Управления по снабжению «Севстроя» вышагивал вдоль здания конторы промысла — десять шагов туда, десять обратно — и молчал, значительно заложив руки за спину. На нем были резиновые сапоги, завернутые на коленях, блестящий черный плащ и военная фуражка с малиновым околышем. У крыльца, возле которого он ходил, стояли человек десять служащих и рыбаков. Они тоже молчали, почтительно слушая, как скрипит галька под сапогами капитана.

Омаров вдруг остановился перед крыльцом и спросил:

— Как же с планом, бригадир?

Рыбак из орочей, к которому обратился капитан, вздохнул:

— Плоха, начальник...

— Твоя фамилия? — Он ткнул пальцем в рыбака.

— Шахурдин.

— А твоя? — Он ткнул в грудь другому.

— Шахурдин.

Омаров обидчиво блеснул темными глазами.

— Вы что, смеетесь надо мной?..

— Никак нет, товарищ капитан, — вмешался кто-то из служащих. — У нас половина рабочих Шахурдины.

— Я не о том. Я о рыбе. Будет план или нет? — рявкнул он.

— Рыба нет, — вежливо сказал первый из Шахурдиных.

В это время, запыхавшись, прибежал с рыбозавода начальник промысла. Он был тоже в огромных, но только запачканных сапожищах, в грязноватой брезентовой робе, небритый, с тревожным блеском в глазах. Уж лучше бы не появляться ему в эту минуту! Атмосфера и так накалилась.

Рассерженный тем, что ему пришлось ждать, тем, что план не выполнен, и тем, что скоро ночь, а дело еще не сделано, Омаров едва удостоил начальника промысла кивком и сразу набросился на него с самыми обидными и резкими словами. Боже мой, что он только не говорил ему! Вы и такой, вы и сякой, и не мазаный... Устав от гневной филиппики, Омаров заявил уже тише, но с внятной угрозой: