Дикарь - Александр Жигалов

и засмеялся, но смех его звучал натужно. Да и охрана, что появилась донельзя своевременно, несколько поубавила веселья.

С охраной всяко спокойнее, но, чем скорее они уберутся, тем лучше.

Миара уже успела устроиться.

Комната, доставшаяся ей, конечно, не шла ни в какое сравнение с покоями, что занимала Миара в городе магов, но в то же время она была светла и довольно-таки просторна.

Кровать.

И пуховая перина на ней. Высокие одеяла. Ворох подушек. Шкаф с резными дверцами, довольно грубый с виду, но весьма надежный. Сундук.

Рукомойник с кувшином, украшенным довольно тонкой чеканкой. И прикроватная тумба для ночного горшка, который Миара зачем-то достала и поставила на тумбу. Вряд ли для того, чтобы любоваться: горшок был самым обыкновенным.

Сама же сестра, устроившись на кровати, занималась тем, что расплетала тонкие косички.

— Почему ты отказалась брать служанок?

— Они неплохие женщины, не хотелось убивать и их, — тонкие пальчики ловко управлялись с волосами. — Одних приставил отец, других — Теон, еще пара от жен отца и даже есть от жен Аграфа.

Винченцо хмыкнул.

— Но в целом они и вправду были весьма милы. Так что, пусть живут.

— Очень милосердно с твоей стороны.

— Скорее предусмотрительно. Трупы изрядно бы замедлили наш путь, — она дернула себя за прядку. — Помоги.

— Зачем ты вообще это заплетала?

Косички были слишком тонкими, а он давно уже вышел из возраста, когда мог с легкостью управиться с жесткими волосами Миары.

— Надо же было чем-то заняться.

— Не скучаешь?

— По чему?

— По городу. По дому. По лаборатории.

— По ней, пожалуй, скучаю.

Она уронила руки.

— Думаешь, я не справлюсь?

— Не знаю. Но оглянись. Ты готова видеть вот такое вот до конца своих дней? Мириться с вот этим вот… с городами, в которых грязь. С людьми, не ведающими, что такое почтение, не испытывающими его? С их суетой, болезнями, проблемами?

— Болезни меня как раз не пугают, скорее наоборот, — Миара выпрямила спину и закрыла глаза. — Я ведь тоже думала об этом. И ты прав, я привыкла к роскоши. К тому, что вокруг служанки и слуги, рабы, големы, все, кто готов исполнить почти любое мое желание. Но в том и дело, что почти… я устала. Устала думать, кто и кому что обо мне расскажет. И еще о том, кто и что обо мне подумает. Что решит отец. И брат. Отдадут ли меня. Продадут. Или однажды кто-то, кто-то такой, кому я верю безоглядно, уронит каплю яда в мой бокал. Я устала гадать, дозволят ли мне выйти замуж. А если позволят, оставят ли детей? Или же отберут, как только те появятся на свет? Дадут им вырасти? И в чьей семье?

Руки замерли.

Волосы у нее тяжелые, густые, цвета спелой пшеницы. От них пахнет не солнцем, но зельями и ядами.

— Ты помнишь свою мать? — тихо спросила Миара, протянув гребень.

— Нет.

— А я помню. Я очень многое помню еще из той жизни, когда у меня не было дара. Когда я была лишь одной из многих. Я не хочу такого для своих детей.

— Это того стоит?

— А ты сам? Ты разве теряешь не меньше моего?

— Нет. Сама же сказала, что меня, скорее всего, убьют. А если Теон станет во главе рода, то убьют весьма быстро.

— Верно. Знаешь, он ведь предлагал мне.

— Что?

— То же, что и остальные. Почти. Родить для него ребенка.

— У него есть дети.

Косички рассыпались. Освобожденные пряди скользили меж пальцами.

— Пока они ничем не выделяются. Старший дар имеет, но довольно-таки слабый. Средний более перспективен в этом плане, но ему определенно не хватает ума. С младшими вообще пока не понятно. У Аграфа ничуть не лучше.

— То есть, он решил, что ты родишь одаренного?

Винченцо разжал руки и убрал их за спину.

— Он принял отказ. Но дал понять, что скоро все изменится.

— Отец?

— Думаю, знает. Он многое знает, но слишком слаб, чтобы что-то изменить.

Вот уж странность. Винченцо не назвал бы отца слабым.

— Он мог бы просто дать нам свободу, — Миара обернулась. — А вместо этого дал нам шанс. Так что, дорогой братец, я как-нибудь привыкну к подобному, она потрогала грубую резьбу. В конце концов, если станет совсем уж невыносимо, то вернусь. На своих условиях.

В дверь постучали.

— Вода, госпожа, — раздался тонкий голос.

Правда, сперва внесли огромную кадку, которую торжественно установили в центре комнаты. Кадка была темной от времени, и вода вливалась в нее с шелестом.

— У вас будет кто-то, кто мог бы помочь сестре? — Винченцо бросил монету, которая тотчас исчезла в рукаве служанки. Та поклонилась.

— Защиту поставь, — бросил он.

И дверь прикрыл.

Огляделся.

Узкий коридор. Почти безлюдный. Лишь охранник вытянулся у двери, вперился преданным взглядом. Вот только и он поставлен отцом. Или братом?

Все снова сложно.

И загремели в голове барабаны. Винченцо сдавил виски, пытаясь отрешиться от этого грохота и накатившей боли. Проклятье!

— Господин? — второй охранник осторожно прикоснулся. — Вам дурно, господин?

Голос его доносился издалека, а сама фигура расплывалась.

— Устал, — Винченцо заставил себя улыбнуться. — Пройдет.

Оно и правду прошло.

Старик сидел у костра, где его и оставили. Он смотрел на тлеющие угольки и казался неподвижным. Впрочем, Миха не обманывался.

Старик слышал.

Все слышал от первого до последнего слова. Вот и что делать?

Дикарь молчал. Все это было слишком сложно для него.

— Говори, — сказал Миха, присаживаясь. Ица привычно скользнул под руку и замер. А Джеррайя, наградив мелкого раздраженным взглядом, опустился по другую сторону от Михи. Надо же, а рана затягивается с нечеловеческою быстротой.

— Если бы я желал вашей смерти, господин, — старик не повернулся в их сторону. — Я бы