Поединок на границе - Евгений Рябчиков

О том, как тихо и спокойно у них на заставе, Петр сказал как-то Алексею Бахиреву. Тот усмехнулся в ответ:

— Все будет, паря… Тихо у нас? Это ты точно. Но… Все будет. Так что ты не беспокойся.

Одеться — дело минутное.

Петр Ложечкин уже притоптывает сапогом, когда только-только во дворе стихла протяжная команда:

— Заста-а-ава-а!.. В ружье!

Еще очень рано — сквозь ветки дерева, закрывающие окно казармы, едва начало просвечивать небо.

Обстановка ясна: наряд обнаружил нарушение границы и дал знать на заставу.

Прошли двое, ступая след в след. От преследователей оторвались. Есть основания думать, что они намерены отсидеться в какой-нибудь щели.

Теперь надо их искать.

И найти…

Петру выпало идти с Бахиревым. Они поднялись по тропе, начинающейся сразу от заставы. Их обступили немые горы. И в окружающей тишине замерли, притаились враги. Притаились, но где?

За тем валуном, оторвавшимся от громады скал?

Или в той складке, откуда удобно наблюдать за местностью, оставаясь невидимым? Недаром же многие нарушители так любят горы и именно здесь пытаются взять границу.

Главное сейчас — не обнаружить себя.

Выигрывает тот, кто заметит первым. А сейчас — внимание и внимание. По времени нарушители не могли уйти далеко. Встречи с ними можно ждать в любую секунду.

Когда отлично знаешь местность, не надо долго ломать себе голову, откуда лучше ее просматривать. Петр оценил позицию, выбранную старшим. Они залегли в неприметной расселине. Направо им видно до подножия крутого надгорья. Налево — до входа в ущелье, этот вход похож сейчас на разинутую пасть какого-то допотопного чудовища.

Стояла такая тишина, какая только в горах бывает ранним летним утром.

Петр лежал неподвижно, ладонью ощупывая остывший за ночь шершавый камень. Он знал, что сейчас где-то поблизости его товарищи изо всех сил стремятся настичь врагов. По следу, натягивая поводок и дрожа от нетерпения, идет собака. Шерсть у светлой Альфы стоит дыбом, и Сергей Никаноров еле поспевает за ней. Собаку не обманешь… Но мало ли что бывает? Петру, конечно, хотелось бы принять участие в преследовании. Но приказ им с Бахиревым — держать под наблюдением этот участок, чтобы враги не могли здесь затаиться.

Оба солдата одновременно приподняли головы и взглянули друг на друга.

Звук, правда, больше не повторился, но и этого было достаточно… Достаточно, чтобы понять — чья-то нога, оступившись, неосторожно задела камешек, столкнула совсем маленький камешек, который откатился немного в сторону и снова замер.

Секунды тянулись неимоверно долго.

Их можно было отсчитывать по стуку собственного сердца.

Эти двое появились именно там, где их и рассчитывал увидеть Бахирев.

Он потом говорил Петру, что очень бы удивился, если бы они прошли не мимо расцвеченного старым мхом камня, направляясь к ущелью. Оба низко пригибались при ходьбе. Один шагах в пяти от другого. Надо отдать им должное — умеют ходить бесшумно, видно не первый раз в горах.

И они прошли бы дальше и дальше, пытаясь укрыться от погони, сбить с толку преследователей…

Но их остановил повелительный окрик:

— Стой! Ни с места! Буду стрелять!

Им ничего другого не оставалось, как только подчиниться.

У Петра сильно дрожали руки, когда он подходил к задержанным.

Оба были в замасленных ватниках. И руки — со следами машинного масла. Ни дать ни взять — трактористы из колхоза, расположенного неподалеку от заставы. Что, прошли, трактористы?.. Вот ведь откуда подобрались — по карнизу, где сам черт ногу сломит…

— Пошли, — скомандовал Бахирев.

Первым по тропе спускался Петр, за ним — двое нарушителей, а позади всех — Алексей.

В тот же вечер Алексей и Петр сидели в ленинской комнате, листали журналы.

Но не читалось, и они вышли на воздух покурить.

Молча сидели на ступеньках крыльца, смотрели на вишневый закат. Петр неумело выпускал табачный дым, смешно выпячивал при этом свои по-детски припухлые губы.

— А повезло нам с тобой, Лешка, как ты считаешь? — сказал он. — Вот как подумаю, все очень даже просто получается… Ну, полежали на зорьке, ну, услыхали, а потом увидали их. И — руки вверх, стой, голубчики!..

Бахирев улыбнулся и вытолкнул причудливое кольцо дыма. Он еще посмотрел, как оно тает в спокойном воздухе, и только потом ответил:

— Считай, паря, что повезло… Однако ты о другом не подумал, паря… Что они эту тропу выбрали, на нас с тобой набрели — это случайность, согласен. Это ты точно… Они думали погоню запутать, отсидеться в ущелье, переждать. И ядовитый порошок применили, Альфа так и не смогла взять след. Но не было же, пойми ты, такой тропы в горах, где бы наша парочка прошла бы спокойно, без приключений. И не будет, пока мы живы и пока живем здесь!

Петр кивнул.

— А мы всегда будем живы, — сказал он, подумав, — Срок выйдет — ты уедешь… Срок выйдет — я уеду… Так другие же переймут наши автоматы!

— Это ты точно, — повторил Бахирев свою привычную фразу.

Спустя некоторое время капитан, начальник заставы, рассказывал… Те двое только для виду несли с собой контрабанду — несколько костюмов в тюке и несколько флаконов дорогих духов. Капитан не договаривал, но и без слов было ясно — на горной тропе Алексей Бахирев и Петр Ложечкин взяли не какую-нибудь мелкоту, а двух разведчиков крупного полета. Какие черные дела они думали совершить на нашей земле?

И теперь Петр знал свою силу. Он был уверен в себе. И в наряд на границу он выходил с таким чувством, что никакому врагу — самому хитрому, самому опытному, самому коварному — с ним не совладеть!

Когда Петр иногда посматривал на себя в зеркало, ему даже казалось, что у него веснушек стало меньше — тех самых веснушек, над которыми вечно подсмеивались девчата у них в деревне, особенно Настя Ершова, которую он тогда терпеть не мог и которой потом писал о своей пограничной службе.

Однажды под вечер Алексей Бахирев и старшина Лысчук сидели в канцелярии заставы у телефона. Из комендатуры должны были позвонить, когда пойдет машина в отряд, чтобы Бахирев мог добраться до ближайшей железнодорожной станции.

Кончался срок его службы.

А во дворе, у заднего крыльца кухни, несколько солдат чистило картошку на ужин. Среди них было двое совсем зеленых, они по болезни задержались и только теперь прибыли на заставу, еще и в наряд ни разу не ходили.

Сквозь открытое окно их разговор доносился в канцелярию.

Петр, ловко орудуя ножом, говорил:

— Понимаешь, было дело… Идем как-то ночью. И вдруг — две тени! Подошли поближе, а это два джейрана сидят!

Бахирев и Лысчук переглянулись.

— Однако он это право заслужил, — сказал Алексей.

Старшина кивнул.

Он был согласен, что рядовой Ложечкин заслужил это право рассказывать новичкам старую пограничную побасенку. И те двое, что с вытаращенными глазами слушают его сейчас, тоже станут рассказывать ее другим — придет их черед.

Они еще слышали, как покровительственно засмеялся Ложечкин и как смущенно оправдывался один из новичков.

А потом Бахиреву и Лысчуку стало не до них.

Затрещал телефон на столе, и старшина взял трубку.

Евгений Воеводин

В ПЕСКАХ

Всякий раз, приезжая на заставу, я испытываю странное чувство, которому, пожалуй, нет точного определения. Это и восторг, и торжественность, и внутренняя собранность, которая приходит к человеку в те редкие минуты, когда встречаешься с чем-то глубоко значительным, исполненным большого смысла.

Это ощущение владеет мною давно. Я хорошо помню тот день, когда с сержантом Федором Ольхиным мы вышли к неширокой просеке, буйно и красиво заросшей иван-чаем, к полосатому красно-зеленому столбу, и сержант, обернувшись, сказал:

— Вот здесь и начинается наша земля.

Он сказал это тихо, с тем уважением в голосе, с каким говорит обычно о своей земле рачительный и любящий хозяин.

Но сержант Ольхин не был хлеборобом. Несколько лет спустя я встретил его на стройке бригадиром. Он поднимал дома за Невской заставой. На стройку он приходил в пограничной фуражке, она была как новенькая, сохраняя в себе нежный цвет нетоптаной весенней травы. Ее видели издалека, эту фуражку, и бригадира на стройке отыскивали по ней.

Как-то вечером Ольхин заглянул ко мне: «Шел случайно мимо, дай, думаю, загляну». И тут же смутился, потому что я живу на другом конце города и случайно оказаться здесь Ольхин никак не мог. Стали пить чай, и вдруг он спросил:

— А помните, как на Глухотке щуки брали?

Я помнил, как брали на Глухотке щуки: одна такая страшила здорово измучила меня, прежде чем удалось ее вытянуть. И я понял, куда клонит Ольхин и почему он «случайно» шел мимо моего дома.