Поединок на границе - Евгений Рябчиков

Дрожащими от волнения руками Савин зарядил ракетницу, выстрелил в воздух. Две зеленые ракеты взлетели, шипя, мигнули и погасли, будто спаленные солнцем. Но на заставе все-таки должны были увидеть сигнал.

Группа в несколько человек, стреляя на ходу, летела прямо на них. Савин увидел, как зашевелились и два других бугра, лежавших поодаль, тоже превратившихся в лошадей, и всадники помчались метров на пятьсот правее основной группы. Ниязов крикнул:

— Поднимай коня, скачи за теми, а я здесь!

Оставить Ниязова одного Савину не хотелось: против старшего было человек десять. Но и спорить нельзя: приказ есть приказ, и, главное, ясно, что, прикрываясь заслоном, те двое хотят уйти на нашу сторону.

Пули так и повизгивали, когда Савин, уже в седле, погнал своего Князька наперерез двум нарушителям. Там, сзади, негромко застучал автомат Ниязова, и Савин даже усмехнулся, нахлестывая коня: на стрельбище Ниязов бил без промаха…

Но обернуться ему все-таки пришлось: выстрелы затихли. Он мельком увидел, что нарушители положили своих коней и Ниязов выжидает. Судя по всему, его огонь был метким, если те так быстро отказались от попытки напасть с ходу. И еще Савин увидел облачко пыли со стороны заставы: сюда шла тревожная группа.

Двое нарушителей тем временем все гнали коней по прямой. Они были в выгодном положении, каждую секунду выигрывая метр за метром. Их кони успели отдохнуть, а Князек Савина уже приустал, и пограничник не мог рассчитывать на длительную погоню.

Раза два или три он выстрелил по нарушителям. Но то ли нервничал, то ли просто неправильно целился — да и трудно стрелять на полном скаку, — его выстрелы пропали впустую, а нарушители все уходили и уходили. Тогда он стал целиться по лошадям, и один выстрел попал в цель. Одна лошадь, словно наткнувшись на невидимую преграду, упала, но человек успел вовремя соскочить с нее и что-то крикнул другому, тот остановил коня. Дальше лазутчики поскакали вдвоем на одной лошади.

Тот, что сидел сзади, начал стрелять в Савина. Он, судя по всему, был неплохим, тренированным стрелком. Когда пуля ударила в Князька и конь рухнул на землю, пограничник, едва успев освободить ноги из стремени, упал на песок.

Нарушители были уже далеко.. Что оставалось делать Савину? Он перезарядил карабин и подошел к коню, чтобы снять с седла флягу с водой. Приказ есть приказ — надо преследовать нарушителей.

Но фляга была пуста. Ее задела пуля. И все равно нужно было идти вдогонку тем двум, и Савин пошел…

Чаще и чаще стучала в висках кровь, начало покалывать сердце. Пыль садилась на лицо, на губы, обжигала их, скрипела на зубах. Где-то далеко виднелась темная точка: нарушители, по-видимому, уже считали себя в полной безопасности.

Савин шел и думал о том, на сколько километров он успел отойти от границы. В степи мало примет, но по времени Савин определил: километров семь-восемь, не меньше. Понятно, что часть тревожной группы сразу же направится сюда и будет здесь от силы минут через двадцать или тридцать.

Но тут же он сообразил, что ни через тридцать, ни через час его не догонит никто: ведь коням тревожной группы пришлось уже проскакать десять километров, им просто не осилить еще одну такую скачку. Значит… Значит, он должен был полагаться пока только на свои силы, а их — он чувствовал — оставалось не так-то уже много.

Степь оборвалась неожиданно. Реже стали попадаться кустики выжженной травы, и уже не серая, как грязная мука, пыль лежала под ногами, а бледно-желтый песок. Теперь Савин точно знал, какое расстояние отделяет его от своих: пески начинались в тринадцати километрах от границы и в двадцати восьми от заставы.

Ему казалось, что кругом него так и полыхает огонь. Горели в тяжелых сапогах ноги, горели руки, лицо, все тело. Но разуться было нельзя: без сапог далеко не уйдешь, обязательно поранишь ногу какой-нибудь колючкой. В песок зарываются от жары змеи. Да и просто невозможно идти босиком по раскаленному песку. Нельзя было и раздеться: иначе через час все тело пойдет волдырями от ожогов, а там — потеря сознания, быть может, смерть. Единственное, что он сделал, — это скинул ремень и расстегнул воротник: стало немного легче.

Следы копыт были явственно видны на песке, и Савин не боялся сбиться. Но быстро идти не мог: мелко дрожали колени, и он все еще останавливался, чтобы перевести дыхание и выплюнуть липкую горячую слюну.

Часа через два он споткнулся обо что-то и упал. Он не помнил, как поднялся снова: перед глазами вертелись какие-то зеленые и оранжевые круги. Приглядевшись, увидел выпирающуюся из песка кость: наверно, когда-то в этих местах пролегала караванная тропа, от жары падали мертвыми даже выносливые верблюды…

Потом Савин отыскал следы и снова пошел, тяжело переставляя ноги. Все это было, как в плохом сне, когда хочешь проснуться и не можешь. Ему трудно было поднять голову, и он смотрел вниз, на четкие отпечатки лошадиных копыт.

Все-таки он поднял голову. Впереди что-то чернело. Вытерев рукавом пот, заливающий глаза, он увидел лежащую лошадь. Зубы у нее были неестественно оскалены, а огромный вздувшийся живот то поднимался, то опускался, как кузнечные мехи. Савин сразу же упал в песок, целясь в ту сторону: наверно, нарушители затаились за павшим конем. Но сколько он ни глядел, ничего не было видно, кроме загнанной хрипящей лошади. Осторожно, стороной он приблизился к ней: оттуда начинались две пары человеческих следов.

И сразу же Савину стало легче. Значит, и им, двоим, придется идти пешком, и хотя у них наверняка есть с собой вода, полтораста километров до ближних кишлаков пройти не так-то уж просто. Он нисколько не сомневался в том, что сам сможет идти за ними все эти полтораста километров, хотя на самом деле он не осилил бы и пятой части этого расстояния.

А тревожной группы все не было. Савин уже стал сомневаться в том, действительно ли он видел облачко пыли на горизонте или это ему померещилось. Может быть, на заставе не заметили ракет, которые он выпустил? Но все равно, и в таком случае их должны были хватиться часа через полтора-два.

Уже наступал вечер, а он все шел и шел. Со стороны это выглядело, наверно, диковинно: голая степь — и один-единственный, шатающийся из стороны в сторону человек с карабином в опущенной руке…

Солнце палило нещадно, и Савин поймал себя на мысли, что ему хочется лечь, спрятать куда-нибудь обожженное лицо и дождаться ночи. Но тут же припомнилась поговорка, которую часто любил повторять на занятиях начальник заставы: в пустыне так бывает: ляжешь — уснешь, уснешь — не встанешь, не встанешь — орлы сыты будут.

Он догнал их. Он не знал, сколько прошел по этой проклятой полупустыне, но все-таки он увидел их наконец. Те тоже шли, пошатываясь, как пьяные. И когда Савин выстрелил, оба упали. Только один сразу, а другой прошел еще шагов десять, зашатался сильнее и ткнулся лицом в раскаленный песок. «Второго живьем, — подумал Савин. — Только живьем…»

Они лежали друг против друга, и нарушитель стрелял. Но его пули уходили в сторону, зарываясь в песок: по-видимому, он нервничал и «мазал».

Чтобы чувствовать себя безопаснее, Савин решил обойти нарушителя так, чтобы низкое солнце било тому в глаза. Но лазутчик разгадал маневр пограничника. Едва только Савин пополз влево, как нарушитель пополз туда же, время от времени стреляя из своего карабина.

Они долго бы ползли так, не давая друг другу зайти со стороны солнца. Но Савин сначала не понял, почему вдруг нарушитель поднялся, бросил карабин и пошел к нему с поднятыми вверх руками. Чувствуя какой-то подвох, он прицелился в него и крикнул:

— Не подходи!

Но нарушитель смотрел мимо Савина, в сторону, и пограничник, на долю секунды повернув голову, увидел человек десять наших солдат, переваливающих через большой бархан…

Потом Савину передали, о чем рассказал задержанный нарушитель. Когда на допросе его спросили, на что нарушители рассчитывали, переходя советскую границу, он хмуро ответил:

— Мы не думали, что один человек не побоится остаться против десятерых конников. Мы думали смять обоих. И наконец, мы не думали, что эта жара такая страшная и что ваш пограничник пойдет один в пески.

Нарушители шли, как выяснилось, с диверсионными целями. Вот, собственно, и вся история. Собирался я рассказать вам о том, зачем пограничнику нужно уметь ходить, а получилось, кажется, совсем о другом…

Капитан Емельянов замолчал, словно обдумывая что-то, а затем медленно подошел к открытому окну и, набрав полную грудь свежего воздуха выдохнул:

— Да, было дело!..

Несколько дней спустя, не дожидаясь, пока у Ольхина кончится отпуск, я уехал в комендатуру и за обедом познакомился с несколькими офицерами. Один из них — военврач, человек невысокого роста, со скуластым широким лицом и черными раскосыми глазами, спросил меня: