Мистические истории. День Всех Душ - Уильям Фрайер Харви

то, что ночью, в самую кромешную темень, дойдет на веслах до Трясучей Банки[101] и вытянет там невод. Чтобы добраться ночью до Трясучей Банки, надо следовать курсом до Чаячьей скалы, что напротив Трегаменны, а от скалы – по открытому морю, пока не завидишь огни маяка на мысе Святого Антония; но только все всегда обходят Трясучую Банку стороной, потому что однажды в этом месте пошел ко дну люгер[102] Архелая Роуэтта с шестью матросами и поговаривают, будто по ночам там слышны голоса утопленников, которые окликают тебя по имени. Но в Порт-Лоу[103] не было никого храбрее моего деда, и он сказал, что ему на это плевать. И вот как-то в сочельник он с командой поставил днем невод, а вечером, вернувшись, они до чертиков надрались у Оливера эггхотом, чтобы подбодрить деда и показать, что пари заключалось всерьез.

За полчаса до полуночи они вышли от Оливера и пошагали к бухте провожать деда. Он рассказывал мне, что страха никакого не чувствовал, но настроен был очень по-дружески, особенно к Уильяму Джону Данну, который шел по правую руку. Сперва дед даже не понял почему, ведь прежде он был не особо хорошего мнения об Уильяме Джоне Данне. Но тогда они без конца пожимали друг другу руки, и, садясь в лодку, дед попросил: «Пока меня нет, позаботься о Мэри Полли». В то время Мэри Полли Полсью была подружкой деда. Но с чего он заговорил так, словно собрался в долгую дорогу, для него самого осталось загадкой; упоминая об этом, он всегда кивал на судьбу.

– Непременно, – ответил Уильям Джон Данн; друзья, отсалютовав, оттолкнули лодку от берега, дед закурил трубку и начал путь через кромешную темень. И в этой самой кромешной темени он греб и греб, догреб до Чаячьей скалы, за которой светились окошки Трегаменны, и продолжал налегать на весла, пока не дернулся от удивления, услышав крик:

– Хендри Уотти! Хендри Уотти!

Как уже было сказано, в Порт-Лоу нет человека храбрей моего деда. Но тут он уронил весла и раз пять осенил себя крестом. Ибо кто же мог выкрикивать его имя среди ночи, да еще в кромешной темени?

– Хендри Уотти! Хендри Уотти! Выуди меня!

В рундучке[104] под кормовым сиденьем дед хранил свои рыболовные снасти. Но только наживки на борту не было никакой. А если бы была, дед не смог бы насадить ее на крючок, так у него дрожали руки.

– ХЕНДРИ УОТТИ! ХЕНДРИ УОТТИ! Выуди меня, трус несчастный!

Дед, бедняга, снова схватился за весла и налег на них изо всей силы, спеша убраться подальше, и тут чья-то рука, или не рука, три раза постучала в днище лодки – тук-тук-тук, как стучат в дверь. На третьем тук-туке Хендри Уотти не выдержал и вскочил на ноги. Зубы у него выбивали такую дробь, что трубка во рту раскололась пополам; притворяться и дальше глухим не хватало духу. Он насадил на крючок обломок трубки и, пропустив лесу через кормовую выемку, швырнул его за борт. Не успел он как следует отпустить снасть, как леса натянулась струной, словно наживку заглотила акула.

– Хендри Уотти! Хендри Уотти! Вытащи меня!

Хендри Уотти стал торопливо вытаскивать лесу, и уже прошло через выемку грузило, а леса по-прежнему оставалась натянутой. Он тащил и тащил, и вот, все в той же кромешной темени, из воды показались две белые, как у прачки, руки и ухватились за транец[105]. На мизинце левой сидело намертво въевшееся в него серебряное кольцо. Но ладно бы еще руки, но как вам большое белое лицо, словно бы вареное, и волосы и борода с застрявшими в них щепками и водорослями? И ладно – вам, а каково пришлось моему деду, ведь он был знаком с Архелаем Роуэттом, прежде чем тот, шесть лет назад, утонул здесь, у Трясучей Банки?

Архелай Роуэтт перелез через корму, вытащил из-за щеки крючок и обломок трубки, опустился на кормовое сиденье, вытряхнул из бороды рачка и говорит как ни в чем не бывало:

– Если тебе, случаем, встретится моя жена…

Слушать дальше дед не стал. При первых же звуках он завопил как резаный, спрыгнул за борт и очертя голову погрёб куда подальше. Он плыл и плыл, пока в свете проглянувшей луны не завидел впереди Чаячью скалу. Что там полно крыс, он давно знал и все же от увиденной картины едва не спятил: они сидели в ряд у кромки воды, свесив в море хвосты вместо удочек, и глядели на него через плечо красными глазками-огоньками.

– Хендри Уотти! Хендри Уотти! Тебе нельзя на берег, ты нам всю сайду распугаешь.

– Вот черт! Не больно-то и приспичило, – буркнул мой дед и повернул к главному берегу. До земли по Кибберику было плыть да плыть, и деду едва хватило сил. На каменистом берегу он упал ничком и раскинул руки, ловя ртом воздух.

Не успел он отдышаться, как заслышал шаги: вдоль берега шла женщина. Дед не шевелился и, когда женщина проходила мимо, узнал в ней Сару Роуэтт, прежнюю Архелаеву жену, которая с тех пор успела выйти за другого. Сара вязала на ходу и вроде бы не видела деда, но он расслышал, как она бормотала себе под нос: «Пришел час, и пришел человек».

Не успев даже толком удивиться, дед заметил клубок пряжи, который Сара обронила рядом с ним. Это был клубок от Сариного вязанья, и нить протянулась за ней по всему берегу. Хендри Уотти подобрал клубок и на цыпочках пошел следом. Скоро он догнал Сару и увидел, что она делает, а поглядеть на это как раз стоило. Вначале она насобирала щепок и соломы, ударила кремнем о кресало, зажгла трут и развела костер. Потом распустила вязанье, скрутила двумя пальцами один конец нити, как сапожник скручивает дратву[106], и зашвырнула его прямиком в небо. Представьте себе, как вылупился Хендри Уотти, когда нить не упала обратно, а осталась висеть, словно бы за что-то зацепилась, и как он вылупился еще больше, когда Сара Роуэтт стала карабкаться по этой нити вверх и забралась так высоко, что только лодыжки болтались на виду, а все остальное поглотила кромешная ночная пустота.

– ХЕНДРИ УОТТИ! ХЕНДРИ УОТТИ!

Это был не Сарин голос; он звал издалека, из моря.

– ХЕНДРИ УОТТИ! ХЕНДРИ УОТТИ! Кинь мне лесу!

Пока дед раздумывал, что делать, Сара сверху, из темноты, вдруг говорит ему злющим голосом:

– Хендри Уотти! Где у тебя ракетный линемет