Корсар. Наваждение - Петр Катериничев

Во тьме реки ухнула хвостом щука, и – миг этот пропал. Как у Блока? «И опять ворожу над тобой, но неясен и смутен ответ…» И еще – тревожно.

Ах, какая тревога опять,По сиреневой смутной росе…Будто принялись кони плясать!У реки, на песчаной косеОбнаружились чьи-то следы,Что ведут в одичалую топь.В двух стволах от нежданной бедыС заговором упрятана дробь.

Я грешу – на тебя ворожуВ узком пламени кроткой свечи.Я от страха почти не дышуВ колдовской и ведьмачьей ночи.Желтым воском застыла луна.Очертанья медвежьи приняв,Та сосна в перекрестье окнаЗамерла. По-кошачьи маня,

Пробежали в траве огоньки,Жутко ухнула щука хвостом,Подвенечные чьи-то венкиПроплывают под старым мостом…Уже слышен русалочий смех,Уже сердце готово сбежать!Нет, не лечит забвением снег.Ах, какая тревога опять![56]

…По правде, Корсару не очень-то хотелось возвращаться в мир. Но…

Мир, как и любой из живущих в нем людей, не терпит пренебрежения к себе. И – наказывает: нищетой, тоскою и одиночеством.

Корсар вернулся в дом, оделся. Спать не хотелось вовсе. Будить Ольгу – тем более. После улицы в доме сначала показалось темнее, но потом он заметил в гостиной огонь – поленца догорали в камине… Было ли Волину зябко теплой летней ночью, или он просто смотрел на огонь – вспоминая все бывшие и будущие пожары на этой земле?..

Его рюкзак – с планшетом с рукописью и плотно утрамбованными и запакованными в пластиковые толстые пакеты рулонами купюр иноземных и отечественных разного достоинства, – отчего-то оказался здесь же, у кресла. Или – ему, Корсару, подсказывали? А если подсказывали, то – что? «Взлохматить хрусты» и спалить всю сумму – в два с половиной миллиона евро – в камине? Можно и так. Конечно, но во-первых – жалко. И не оттого, что трудно достались, – оттого, что кровью умылись. А во-вторых – это чистое, глупое ребячество, которое хорошо смотрится в фильмах и книжках и очень плохо – в реальной жизни. А что такое так называемая «реальная жизнь»? Только то, что «на самом деле», или – еще и наши сны, мечтания, вымыслы, порывы, заблуждения… Наши слезы о непережитом и воспоминания о несбывшемся? Разве все это – не настоящая жизнь?

Размышляя так, Корсар автоматически листал рукопись, пока… Ну да вот оно: фото конца двадцатых – начала тридцатых годов… Невзрачное серое здание в одном из московских переулков? Нет, похоже, но нет: это где-то под Москвой: Щелково, Коломна, Мытищи – сейчас понять невозможно, да и здание сгорело, Корсар пытался найти, не смог… А вот табличка на фото: «НКВД. ЛАБОРАТОРИЯ ПРОБЛЕМ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ» – та самая. Из тех времен, когда не было Одиннадцатого главного управления КГБ СССР, заведующего всей наукой, как технической и технологической, так и… гуманитарной: экстрасенсорика, психокинез, телекинез и прочее, прочее, прочее, что так хорошо умели делать жрецы и волхвы древних цивилизаций и чего напрочь оказались лишены их потомки? Или – это и не потомки вовсе, а боковые ветки на едином теле человечества, не приносящие плода своего, которые добрый виноградарь бросит в огонь, «во тьму внешнюю, где будет стон и скрежет зубов…»

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

Напевая, Корсар довольно бездумно бросал в огонь страницу за страницей рукописи, сохраненной Левиной. Она и погибла потому, что… нет, не из-за содержания, а из-за того, что хотели подставить Корсара… И – подставили, и обвинения с него никто не снимал, и «ищут пожарные, ищет милиция…». Короче – все ищут. А кто ищет – тот всегда найдет. Пусть не то, что нужно, и не там, но найдет.

– Преодолеть пространство и простор…

И еще одна страница. И еще одна фотография. Высокое кирпичное административное здание. Стиль – самый конец пятидесятых. Значит, этажей шесть. С только-только убранными архитектурными излишествами, но просторное. Дальше, по сторонам, надо полагать, был забор; добротный, кирпичный, доведенный до высоты четырех с лишним метров деревянными дощатыми щитами – добротными, без единой щелочки… А надпись – да, та же… «МИНЗДРАВ СССР. НПО «ГРАНАТ».

– Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор…

И где-то там, на какой-то неприметной дверце, а может, напротив – приметной, задраивающейся на кронштейны тяжеленной, залитой свинцом (на случай ядерной войны) и абсолютно надежной, красовалась скромная надпись: «ЛАБОРАТОРИЯ СИНТЕЗА ЛЕКАРСТВЕННЫХ ВЕЩЕСТВ».

Добротно. Красиво. Хорошо. И табличку можно было бы приспособить где-то сбоку: «Здесь жил и творил с 1698 по 1968 год сподвижник Петра Великого, член Президиума Академии наук СССР, трижды Герой Социалистического Труда, доктор физико-химических наук, алхимик и чернокнижник Яков Вилимович Брюс». Да. Смотрелось бы органично.

Органично… Высокое кирпичное административное здание. Стиль – самый конец пятидесятых… Запах осени, перегноя, осенних листьев…

Корсар равнодушно бросил в огонь лист с фотографией. Да. Он – вспомнил. Как-то года два назад заплутал он осенью на мотоцикле в родном Подмосковье… Мобильный сел напрочь, навигаторы, особенно в знакомых местах, Корсар не признавал…

Он ехал прозрачными осенними перелесками и тосковал об ушедшем лете… Ведь летом, как и юностью, все иное. Беспутные, бездумные дни летят хороводом, длинные, как детство, и теплые, как слезы… И кажется, ты можешь вспомнить их все – до капли дождя, до оттенка травы, до проблеска вечернего луча по струящейся прохладе воды, до трепета ресниц первой возлюбленной, которой и коснуться не смел, до взгляда другой девчонки, той, с которой некогда рассеянно разминулся, чтобы теперь помнить всю жизнь… И когда упадет первая хрусткая изморозь, когда прозрачные паутинки полетят над нежно-зеленой стрельчатой озимью, светящейся переливчатыми огоньками росы, когда небо высветится синим сквозь вытянувшиеся деревца, когда лес вызолотится и запламенеет – алым и малиновым, станет ясно, что лето кончилось, что его не будет уже никогда, по крайней мере такого… И все, что пряталось в тайниках и закоулках души, вдруг проступает неотвязной явью, и ты снова переживаешь несбывшееся и мечтаешь о том, чего никогда не случится, и это будущее вдруг становится истинным в своем совершенстве.

…А осень делается строгой. И холодные нити дождей заструятся с оловянного казенного неба, и листья обвиснут линялым тряпьем, и капли будут стынуть на изломах черных сучьев, и земля вдруг запахнет остро, призывно, то ли прошлым снегом, то ли свежеотрытой могилою… И мир сделается серым – в ожидании снега…

Вот так он и заплутал. А Подмосковье – большое, и плутать там есть где; Корсар решил, что сориентировался, что знает, где он, рванул срезать напрямик, через лес, и – где-то не там свернул, или не туда – не важно, а только – заблудился уже совсем, напрочь. И уже «харлей» ревел натруженно и сердито, подминая широкими протекторами опавшую листву, и замирал на мгновение, когда, разогнавшись, Корсар перелетал на нем небольшие овражки и речушки… И тут, нежданно-негаданно, вынесло его на заброшенную невесть когда бетонку. Лет двадцать тому – так точно. А то и поболее. Еще в перестройку. Или – сразу после. Но катить по ней было куда приятнее и уж точно – комфортнее, чем по лесному бурелому. К тому же – он перестал блудить. Если есть дорога – то куда-то она да приведет. Если не к светлому будущему, то к устоявшемуся, надежному, как Берлинская стена, прошлому – точно.