Корсар. Наваждение - Петр Катериничев

– А кем стали вы, Волин? И вы, Ольга? И – кем стану я?

– Тем из двоих, что победит в поединке… который идет в каждой душе… от Сотворения мира… до скончания века. – Медленно, словно слова были вылиты из тяжелого самородного золота, проговорил Волин. И – замолчал, обратив взгляд в себя, укутавшись трубочным дымом. Повязка куда-то исчезла с пальца, открыв перстень с багровым камнем, что рассылал в свечном полумраке редкие искры.

Струйка алого вина изливалась из графина в бокал тонкой, змеящейся струйкой… Грани бокала искрились пурпуром в окружении уже настоящего – тяжелого самородного золота, из которого были сработаны ножка, стенки, все, кроме хрустальной прозрачности литого стекла. И был этот бокал… выкован? Вылит? Сотворен? В начале века четырнадцатого, не раньше, никак не раньше – в этом Корсар понимал и пожалуй что знал толк. Ольга поднесла бокал к губам, пригубила… Лицо ее было похоже на картину в стиле старых мастеров…

– Битва… от Сотворения мира… до скончания века… – тихо, грустно и совершенно серьезно повторил Корсар.

– Именно, – кивнула Ольга. – И помни: бес ненасытен.

Волин продолжал витать где-то в своих мыслях или прошлом, пока неожиданно не проговорил с едва сдерживаемой горечью:

– Всю жизнь мы ищем любви… и женщину, что будет любить того, другого, сокрытого в нас, полного жажды подвига, наивного и – кажущегося слабым… Ведь слабость – оборотная сторона силы… И мы ищем женщину, которая сможет понять это… И – простить.

– Такие бывают? – приподнял бровь Корсар.

Волин не ответил. На губах его блуждала беспомощная улыбка, которая в сочетании с жесткими чертами словно вырубленного из темного карего гранита лица его была столь неуместной и нездешней, словно… выдавала какую-то тайну всем. Кто мог отважиться ее понять…

– Он не встречал, – вместо Волина ответила Ольга. Спросила с вызовом: – А ты?

Корсар помолчал, упершись взглядом в пламя догорающей свечи, ответил честно:

– Не знаю.

– Вот как?

– Пока… не знаю, – поправился он. – Так лучше?

– Не знаю… – в тон ему произнесла девушка, рассмеялась, закончила: – Но – да. Так много лучше.

– И кстати, Корсар, – внезапно, словно только что очнувшись ото сна, забытья или морока, произнес Волин. – Пока вы… отдыхали, я полистал вашу рукопись. Забавно.

– И что там самое забавное?

– Название. Кажется, я уже говорил вам об этом. Не помню когда и где.

Доктор встал, тяжело опершись могучими руками – это было видно по предплечьям, сплетенным словно из мощных сухожилий, словно из корней семисотлетнего дуба.

– Устал. Спать.

Волин мельком взглянул на почти полностью потемневшее небо, на укрытые им лес и реку и чуть ссутулившись пошел в дом.

– Старик к ночи стал совсем не в духе…

– Да? А я и не заметил…

– Прекрати паясничать, Дима.

– «Смейся, паяц, над разбитой любовью…» Отчего?

– Что – отчего?

– Старик Волин. Он же доктор, он же академик, он же – протчая, протчая, протчая… Отчего он… сегодня не в духе?

– Боится, – просто ответила Ольга.

– Мне он особенно пугливым не показался. Да и особенно слабым – тоже.

– Тем не менее. – Ольга прикурила папиросу от длинной спички, выдохнула невесомый ароматный дым: – Каждый из нас страшится ночи, которую может не пережить.

Глава 31

Покинутый стол так и остался стоять под лампой-молнией, свечи догорали, а Ольга – повела Корсара в дом, где он, по сути, и не был еще… Внутри терем показался куда просторнее, чем снаружи; комнаты освещались только неверным сумеречным светом через открытые окна; луна едва взошла, и взгляд Корсара выхватывал вещи или предметы словно из тумана или из странной кисеи, на мгновение фокусируясь на них…

…Старый эбонитовый телефон с наборным диском, плакат с девушкой в косынке: «НЕ БОЛТАЙ!», старинная чаша, шандалы на высоких ножках, старорежимная табличка учреждения в рамке: «НКВД. ЛАБОРАТОРИЯ ПРОБЛЕМ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ»; на другой стене – табличка более позднего времени, тоже в резной ореховой рамке, как картина: «МИНЗДРАВ СССР. НПО «ГРАНАТ» – красовалась надпись сверху, а ниже – вывеска попроще, поменьше, поскромнее: «ЛАБОРАТОРИЯ СИНТЕЗА ЛЕКАРСТВЕННЫХ ВЕЩЕСТВ».

Ольга шла теперь впереди Корсара; он просто – следовал за ней… Очертания девушки в полумраке поменялись словно сами собой – и было ли это магией или просто игрою его расслабленного воображения, – он даже не задумывался. Очертания девушки поменялись совершенно; теперь она была похожа на гречанку, сквозь короткую прозрачную тунику янтарно просвечивало тепло ее тела; копну свободно рассыпанных пшенично-золотых волос венчал простой обруч-диадема…

…Она была грациозной, как гибкий тростник, и ее кожа в свете мечущегося пламени отливала охрой и золотом, и волосы волнами сбегали по плечам водопадом, и полураскрытые губы что-то шептали, и черные глаза сияли восторгом ночи… И он – забыл обо всем на свете и желал лишь одного: чтобы эта девушка остановилась рядом.

…Движение – и ее белоснежная туника кольцом упала у ног. Она отступила на шаг, подняла руки, разметала волосы, провела ладонями вдоль бедер, повернулась, давая рассмотреть себя, подняла взгляд, махнув длинными ресницами; румянец густо проступил на щеках, словно лак – на драгоценном античном сосуде… А потом – потянулась к нему, развязала несложный узел, что держал его одежду; он провел руками по ее упругой спине, девушка выгнулась, застонала, прильнула…

…Ночь длилась бесконечно. Теплые потоки остывающей земли уносили их в лунное сияние, и они поднимались все выше и выше, туда, где царствовали звезды и где не было никого, кроме них… Они вдыхали делавшийся ледяным воздух, их тела кололо тысячами иголочек, а потом вдруг низвергало горячей волной вниз, словно к прибрежью океана, и купало в струях неземного, волшебного света, и они парили невесомо – и над волнами, и над скалами, и над всею землею… А вскоре новый восходящий поток увлекал их вверх, и они снова падали и снова – замирали в сладком изнеможении среди ароматов трав, неведомых ночных цветов и океана, бескрайнего, как жизнь… И ночь, казалось, длилась бесконечно.

Когда Корсар открыл глаза – было темно так, что казалось, будто он провалился в тартарары… Масляный ночник угас; Ольга спокойно и безмятежно спала рядом. А Корсар встал, вышел, как был, абсолютно нагим, из дверцы терема через «черное», заднее и неприметное крылечко, прошел полоску леса и оказался у неширокой, глубокой и быстрой реки. Он нырнул без единого всплеска, вода оказалась ключевой, и, когда он вышел и сел на камень, словно тысячи изморозевых иголочек кололи тело… И на миг Корсару показалось, что он один во всей вселенной…