На «заднем дворе» США. Сталинские разведчики в Латинской Америке - Нил Никандров

Ястребов Виктор Петрович – вице-консул;

Тихомиров Виктор Петрович – зав. шифротделом (СШО);

Козинец Андрей Андреевич – сотрудник СШО;

Васильков Иван Георгиевич – торговый атташе;

Чегодаева Нора Павловна – пресс-атташе;

Любомирский Николай Борисович – стажёр;

Берёзкина Елена Дмитриевна – корреспондент;

Серекова Ксения Федоровна – секретарь торгового атташе;

Филиппов Леонид Николаевич – завхоз-комендант;

Костина Евгения Николаевна – бухгалтер;

Епаков Николай Иванович – старший курьер охраны;

Егоров Петр Васильевич – дежурный комендант;

Хаджибеков Кари Христофорович – шофёр;

Тихомирова Мария Михайловна – уборщица.

Под каждой фамилией была указана дата рождения, и Гаранин старался первым поздравить именинника или именинницу и заранее (конспиративно) организовывал «сбор средств» для покупки подарка, чтобы Заикин торжественно вручил его «от лица коллектива».

Коллектив был разношёрстный, сформированный в спешке, и «сплотить» его было трудно. Имелись фронтовики. Людомирский служил в Ленинграде в 1941–1942 годах на эсминце «Строгий», отвечал за системы управления артиллерийским огнём. Боевое прошлое было у Чегодаевой, чем она, конечно, гордилась.

С самого начала много проблем доставил Козинец, у которого явно «поехала крыша». Отклонения в психике у него проявились в марте 1944 года, когда Козинца провожали в аэропорт Ранчо-Бойерос, чтобы отправить к новому месту службы, в советскую миссию в Уругвае. По дороге в аэропорт Козинец с заметной обеспокоенностью говорил о том, что на немецких подводных лодках установлены ракеты ФАУ, которые могут сбивать самолеты на любой высоте. Гаранин назвал это выдумками: ФАУ системами точного наведения не обладают. Немцы используют их для стрельбы по городам Англии фактически наугад. Но Козинец не поверил: «Вы скрываете от меня правду». Уже в самолёте, не дойдя до кресла, он потерял сознание. Пришлось возвращаться с ним в миссию.

Мельников, давно знакомый с Козинцом, назвал его «мастером симуляции»: «В 1940 году Козинца хотели послать в Китай, но он, зная, что там идёт война, придумал себе кучу болезней, чтобы не лететь. Когда ему сказали, что «раз так», то придётся ехать пароходом, он стал выяснять, какая обстановка в странах по маршруту, много ли риска, часто ли топят корабли. В итоге Козинец за два дня до отъезда «захворал», прикинулся, что у него неполадки с сердцем. Но в Гаване жалоб на сердце я от него не слышал».

Через месяц предприняли ещё одну попытку отправить Козинца в Монтевидео. Не получилось. Гаранин сообщил в Москву: «Накануне отъезда Козинец снова заболел. Поведение странное, плыть в Уругвай он боится, в Гаване тоже не хочет оставаться. По словам «Ника», Козинец сильно мечтает об Америке, по-доброму беседовал с ним, и в итоге Козинец согласился на Уругвай. Когда «Ник» предложил сообщить в Центр о его согласии, Козинец стал протестовать и заявил, что он поедет не «по согласованию», а во имя долга, «рискуя собой». Врачи точного заключения о его психике сделать не могут, так как Козинец в ходе консультаций чего-то не договаривает. По заключению врачей, сердце и центральная нервная система Козинца вполне здоровы. Хозяин решил на время оставить его в Гаване. Я считаю необходимым отправить его домой. Козинец – это трус и паникёр, которого надо судить».

В июне предприняли новую попытку его отправки в Уругвай. Гаранин сообщил о неудаче срочной шифртелеграммой: «Козинец вновь опозорился: при посадке в самолёт упал в обморок. Провожавший его Ястребов считает, что Козинец – симулянт. Поведение его на аэродроме было очень странным. Козинец стонал и плакал, и, судя по его эмоциональному возбуждению, мог натворить много неприятностей. По словам доктора, Козинец заявил, что покончит жизнь самоубийством, если его не оставят на Кубе».

Гаранин высказал мнение, что для решения проблемы лучше всего отправить Козинца под предлогом назначения в Нью-Йорк к «Максиму», а оттуда – на пароходе – домой.

В процессе этой возни с Козинцем выяснилось, что в прошлом он хорошо знал Орлова, резидента «Шведа», сбежавшего из Испании в Соединённые Штаты. «Они старые друзья по чекистской работе», – написал Гаранин в Центр, ссылаясь на признание самого Козинца Норе Чегодаевой. – «Ник» отказывается от дальнейших воспитательных бесед с ним и справедливо настаивает на его скорейшем удалении из СШО».

В Москве, конечно, обратили внимание на фразу из телеграммы резидента о том, что Козинец «сильно мечтает об Америке». Именно там скрывался «Швед». Начальник разведки Фитин распорядился: «Тов. Грауру. Надо рапортом информировать наркома о Козинце и просить его отозвать». Справка о Козинце была доложена наркому Меркулову, который за несколько секунд решил судьбу шифровальщика.

В тот же день из Москвы в миссию было направлено указание за подписью Фитина: «Козинца отправить в Нью-Йорк под предлогом работы. В пути держать под контролем». Ещё одну телеграмму отправили в Нью-Йорк: «По прибытии Козинца принять меры по его отправке домой на нашем пароходе. Для предотвращения случайностей установить за ним тщательное наблюдение с помощью судовой агентуры до выхода из американских территориальных вод, а затем арестовать и сопровождать до Москвы».

Через неделю Гаранин, наблюдая в гаванском порту за манёврами судна, уходившего рейсом на Нью-Йорк, смог вздохнуть с облегчением. Понурая фигурка Козинца виднелась на верхней палубе, и рядом с ним прощально махал рукой «сопровождающий» – надёжный товарищ из Москвы, который занимался в Гаване делами по торговой линии.

Слежку за собой Гаранин заметил на третий день после прибытия в страну. Вели её агенты кубинской полиции («хаты»): крепкие улыбчивые мулаты в белых рубашках – гуайаберах, легко растворяющиеся в многоликой толпе. Резидент выявил также стационарный пост наблюдения: в доме, расположенном за садом миссии. На балконе второго этажа агенты изображали скучающих обывателей, покачивались в шезлонгах, пили пиво и «кока-колу». Слежка не прекращалось даже ночью. Лучи мощных фонарей регулярно обшаривали территорию представительства, окна рабочих и жилых помещений.

Официальная полицейская охрана миссии велась только днём, с 11.00. до 16.00, причём стражник в указанное время имел право отлучиться на два часа для отдыха. Дежурные коменданты Коля Епаков и Петя Егоров, которые из-за рабочих нагрузок редко высыпались, завидовали кубинцу белой завистью, но объясняли его льготное служебное расписание просто: «У них тут всё, как в оперетте, – поют, танцуют, никаких забот. Вечный праздник! День прошёл, и ладно. Тропический образ жизни!» Со временем этот стражник настолько сроднился с миссией, что считал необходимым предупреждать своего «лучшего друга Александра» (Мельникова) обо всех подозрительных типах, проявляющих интерес к посольству. Вскоре Гаранин стал приплачивать полезному кубинцу, знавшему всех в округе, по 10 долларов за полезную информацию и присвоил ему псевдоним «Мавр».

Обязанности по миссии помогли Гаранину быстро освоиться с повседневной жизнью Гаваны. У него появились знакомства в дипломатической среде, политических и журналистских кругах, иностранных землячествах. Свободное время резидент посвящал изучению испанского языка, так как быстро уяснил, что на Кубе «английский не в почёте». Преподавал castellano сотрудникам миссии испанский эмигрант-республиканец Франсиско Мартинес Альенде. В биографической справке на него,