Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан

– Ступай с нами, отец Эгфрит, – выкрикнул Боргон, отрывисто махнув рукой. – Ты уже сделал все что мог. Некоторых людей не спасти. Для таких небесные врата закрыты.

Англичанин Виглаф дал Эгфриту плащ, и тот закутался в него до самого подбородка.

– Благодарю тебя, господин мой епископ, но я останусь, – сказал монах и, слегка поклонившись, прибавил: – с вашего благословения. Я следую по предначертанному мне пути, и даже самый суровый ветер не заставит меня свернуть. Deus vult. – Монах громко шмыгнул носом.

– Этого хочет Бог? – удивленно переспросил Боргон, скривив тонкие губы. – Тогда пускай Он наградит тебя терпением Иова.

Епископ развернулся и последовал за Алкуином в сопровождении других церковников и телохранителя. Когда колонны голубых плащей удалились, распалась и стена наших щитов. Выходя из оцепенения, викинги исторгали из себя страх и горечь с потоками мочи или же прикладывались к бурдюкам и большими глотками пили мед.

– Как твоя голова, парень? – спросил Пенда.

– По крайней мере, она до сих пор на плечах, – ответил за меня Свейн Рыжий, бросив взгляд на Бьярни, склонившегося над телом брата. – Сегодня в чертог Одина войдет великий воин.

– Бьорн спас меня, – сказал я.

– Это была достойная смерть, – ответил Свейн и, закинув на плечо огромный топор, пошел помогать остальным складывать серебро обратно в бочки.

Я спросил монаха:

– Эгфрит, так как же Кинетрит? Если б ты сразу мне сказал, Бьорн был бы сейчас жив.

По правде говоря, я знал, что наш товарищ погиб из-за меня: ведь это я позволил рябому франкскому священнику раздуть огонь в моей душе. Но Эгфрит не опроверг моего упрека. Его глаза были полны жалости, что понравилось мне еще меньше.

– Я бы сказал после крещения, Ворон. Вот тебе мое слово: я все бы сказал, но Христос призывал Сигурда, и я не мог не внять гласу Господа. – Взгляд монаха сделался пасмурным: – Благодаря тебе душа твоего ярла осталась во тьме.

– Брось, монах, – отрезал я, дотронувшись до шишки над виском, которая была величиною с яйцо.

Эгфрит вздохнул и, прикрыв на мгновение глаза, ответил:

– Хорошо. Кинетрит заточена в экс-ля-шапельском монастыре. Аббатиса Берта приказала бичевать ее. – Лицо монаха скорчилось. – И, боюсь, это не худшее из того, что над нею творят. Настоятельница верит, что душа девушки осквернена.

– Осквернена мною, – проговорил я, опять почувствовав прилив злости.

– Осквернена жизнью среди язычников, вдали от Господа, – сказал Эгфрит, тронув мою руку. – Я просил за Кинетрит, Ворон. Мое сердце облилось кровью, когда я увидел, что с нею стало. Но аббатиса наделена властью, а я простой монах. Она даже меня обвинила в том, что я запятнал себя грехом идолопоклонства. – Эгфрит грустно покачал головой: – Мне жаль. Я знаю: ты по-своему любишь девушку.

– Не надо меня жалеть, монах, – огрызнулся я. – Прибереги свою жалость для этой грязной суки аббатисы и всех, кто посмел прикоснуться к Кинетрит.

Порыв ветра подхватил мой плащ. Эгфрит поежился и, мрачно встряхнув головой, ушел, а я остался стоять с холодной липкой кровью Бьорна на лице.

Глава 22

Той же ночью мы сожгли тело Бьорна на огромном костре. Острые языки пламени пронзали темноту нашего прибрежного лагеря. Мы не решались отойти от кораблей и серебра, чтобы отправиться в город, однако не хотели и убегать, как побитые псы, словно Алкуин нас напугал. Назавтра я пошел с Бьярни в буковый лес, и там мы отыскали большой камень, плоский с одной стороны, на котором викинг высек рунический узор. Работа заняла весь тот день и половину следующего, но то, что получилось, было прекрасно. По камню вилась змея, и надпись на ее теле гласила: «Бьярни, сын Анундра, начертал сие в память о Бьорне, что бороздил море на ладье Сигурда и разил врагов. Свидимся в чертоге Одина, брат мой». В прорезанные на валуне борозды мы втерли красную глину с берега реки. Остальные викинги остались очень довольны памятным камнем и почтили погибшего товарища по оружию, напившись до бесчувствия.

– Имя Бьорна будет жить вечно, – сказал Сигурд, хлопнув Бьярни по плечу. – Старый Анундр гордился бы, если б видел, как далеко от вашего дома лежит этот камень.

– Он был мне хорошим братом, – кивнул Бьярни и, запрокинув голову, опорожнил рог меда.

В том поминальном камне мне виделась сила сейда, ведь руны будут шептать о Бьорне до скончания века. Я до сих пор иной раз представляю себе, как валун лежит в буковом лесу, почти скрытый от глаз новой порослью, а красные руны все так же ярки, как много лет назад – в тот день, когда Бьярни начертал их своим резцом.

Теперь мы были богаты. Так богаты, как прежде и представить себе не могли. Когда мы погрузили серебро на корабли, те скрипнули, словно жалуясь, и чуть осели. Почтив память Бьорна, мы решили, что пора отправляться домой, на север, пока не пришла зима. Без сомнения, мы славно потрудились, чтобы имя нашей волчьей стаи долго звучало у очагов из уст старых мужей, которые некогда сами плавали в дальние края на кораблях-драконах, и из уст юношей, которые пока лишь мечтают испытать себя и отведать славы. Асгот был доволен, как черт. Той ночью, когда мы пировали, жаря на вертеле мясо, жрец, сидевший по другую сторону костра, крякнул, забрызгав бороду жирным соком, и наставил на меня палец:

– Ты, Ворон, – обоюдоострое лезвие. – Желтые глаза Асгота, точно гвозди, вонзились мне в душу. – Всеотец машет тобою, как мечом, и, когда он это делает, люди гибнут. Славные люди. Но благодаря тебе наш ярл не отдал себя распятому богу.

Под одобрительное бормотание викингов жрец, кивнув мне, поднял свой рог. Я поглядел на Сигурда.

– Годи прав, Ворон, – просто сказал тот. – Один не хотел, чтобы меня окунули в христианскую реку. А может, монах, – ярл улыбнулся Эгфриту, – твой пригвожденный бог просто не захотел взять волка в свою овчарню.

Эгфрит сидел поникший: он, очевидно, был горько разочарован тем, что подошел к заветной цели так близко, и все же не сумел поймать великого ярла в свою христианскую сеть.

– Я думал, это пустяк, – сказал Сигурд, – но я заблуждался.

– Бьорн погиб по моей вине, – мрачно проговорил я и сделал здоровый глоток из своего рога.

– Мой брат теперь пьет в Вальхалле, – вскричал Бьярни, на что викинги ответили дружным «хей!». – Не печалься о нем, Ворон. Всем бы нам такую смерть.

– Мы завладели богатством, какого север еще не видывал, – сказал Улаф. – Многие годы оно будет сиять, освещая собою долгие зимы и согревая старые кости. – Старик поднял рог, обводя взглядом всю волчью стаю. – А наш ярл вовремя опомнился и послал христианского бога подальше. – При этих словах на лице Улафа появилась та улыбка, которой я не видел у него после того, как его сын Эрик был убит во владениях Эльдреда. Стукнув своим рогом о рог Свейна, наш капитан произнес: – Сегодня славный день.