История Парижской Коммуны 1871 года - Проспер Оливье Лиссагарэ

Возвращаемся на Елисейские поля. Казармы здесь плохо укомплектованы. Другие кадры, другая дисциплина потребуются, чтобы содержать там батальоны. Перед Военной школой, в 1 500 метрах от бастионов, в нескольких шагах от военного ведомства, стоит в бездействии сотня артиллерийских орудий, заляпанные грязью. Оставим справа военное ведомство, центр распрей, войдем в Законодательное собрание, превращенное в мастерскую. Там работает полторы тысячи женщин. Они шьют мешки для песка, чтобы заткнуть бреши. Высокая симпатичная девушка, Марта, повязавшая вокруг талии красный шарф с серебристой оторочкой, подарок друзей, распределяет работы. Время труда сокращают веселые песни. Каждый вечер выплачивается жалование. Женщины получают все, что заработали, по восемь сантимов за мешок. Между тем прежние работодатели платили им едва два сантима.

Теперь мы следуем по набережным, убаюкиваемым первозданной тишиной. Академия наук проводит в понедельник свои заседания. Отн. дь не рабочие говорили: — Республике не нужны ученые. — Председательствует месье Делоне. Месье Элие де Бомон просматривает корреспонденцию и читает письмо от своего коллеги Ж. Бертрана, который бежал в Сен‑Жермен. Отчет об этом мы прочтем в «Офисиель» Коммуны.

Нам не следует покидать левый берег без посещения военной тюрьмы. Спросите солдат, сталкивались ли они хотя бы с одной угрозой, хотя бы с одним оскорблением в Париже. Разве с ними не обращались как с товарищами, не подвергавшимися никаким исключительным мерам, разве они не освобождались по желанию помочь своим парижским братьям.

Между тем наступил вечер. Театры открыты. Оперный театр «Лирик» дает грандиозное представление в пользу раненых, а «Комическая опера» готовит другой спектакль. Опера обещает особое представление в следующий понедельник, когда мы услышим революционный гимн Госсека. Актеры «Гайете», покинутые своим режиссером, сами руководят своим театром. «Жимназ», «Шатле», «Театр—Франсэ», «Амби—Комик», «Делассема» посещаются каждый вечер многочисленной парижской публикой. Давайте перейдем к более суровым спектаклям, таким, какие Париж не видал с 1793 года.

Открыты десять церквей, и Революция восходит на кафедры. В старом квартале Гравилье собор Сен‑Николя на Елисейских полях наполнен мощным гулом голосов. Несколько газовых горелок едва освещают многочисленную толпу. А в дальнем конце собора, почти сокрытая тенью сводов, висит фигура Христа, задрапированная тканями популярных ярких цветов. Единственное освещенное место пюпитр, стоящий напротив кафедры, завешан кумачом. Играет орган, и люди поют Марсельезу. Оратор, чрезвычайно взволнованный этим фантастическим окружением, выступает с пламенными декламациями, которые эхо разносит как угрозу. Люди обсуждают события дня, ресурсы обороны. Членов Совета сурово осуждают, принимаются резкие резолюции для передачи в ратушу на следующий день. Иногда просят слова женщины, у них есть собственный клуб в Батиньоле. Эти горячие митинги дают мало ценных идей, но они наполняют многих энергией и отвагой.

Сейчас всего лишь 9 часов вечера, и у нас есть еще время побывать на концерте в Тюильри. У входа граждане в сопровождении членов комиссии делают сборы средств в пользу вдов и сирот Коммуны. Огромные комнаты оживлены толчеей веселых и прилично одетых людей. Впервые импозантно одетые женщины рассаживаются на скамьях во дворе. В галереях играют три оркестра, но душой праздника является Маршальский зал, где мадмуазель Агар читает отрывки «Возмездия» Гюго в том самом месте, где десять месяцев раньше были свергнуты Бонапарт и его шайка. Моцарт, Мейербер, Россини, великие произведения искусства третировались в Империи как музыкальные непристойности. Из большого центрального окна мелодичная музыка разносится по саду, веселые огни сияют как звезды на зеленом газоне, мелькают между деревьев и окрашивают игру фонтанов. В беседках люди смеются, но величественные Елисейские поля, темные и пустынные, кажется, протестуют против этих популярных маэстро, которых не признавали. Версаль тоже протестует пожарищем, слабый отблеск которого освещает Триумфальную арку. Ее зловещая масса нависает над гражданской войной.

В 11 часов, когда люди расходятся, мы слышим шум со стороны часовни. Только что арестовали Шелшера. Его отвели в префектуру, откуда через несколько часов он был выпущен на свободу прокурором Риго.

На бульварах толпятся люди, возвращающиеся из театров. В кафе «Питерс» скандальное сборище штабных офицеров и проституток. Внезапно показываются национальные гвардейцы и разгоняют их. Мы следуем за гвардейцами до ратуши, где Ранвир, находившийся при исполнении служебных обязанностей, встречает их. Проводится короткая воспитательная беседа: женщины из Сен‑Лазара, офицеры, с лопатами и мотыгами, отправляются к траншеям.

1 час ночи. Париж мирно спит. Такова, мой друг, парижская вольница. Ты видел этот Париж размышляющим, плачущим, сражающимся, работающим, воодушевленным, приверженным братству, строгим в отношении порока. Его улицы, вольные в течение дня, неужто, менее безопасные в ночной тиши? Хотя бы потому, что его полиция ушла с улиц (177). Каждый парижанин представлен своим инстинктам, и где вы видите торжествующих дебоширов? Эти федералы, которые могли бы владеть миллиардами франков, живут на смехотворную плату в сравнении с их обычной зарплатой. Признаете ли вы, наконец, этот Париж, расстреливавшийся с 1789 года семь раз, и всегда готовый восстать ради спасения Франции? Вы спрашиваете, где его Программа? Ищите ее перед собой, а не в колеблющейся ратуше. А эти дымящиеся бастионы, взрывной героизм, женщины, объединившиеся мужчины разных профессий, рабочие всей земли, аплодирующие нашей битве, все монархи, все буржуа, ополчившиеся против нас, разве они не выражают достаточно громко нашу идею, а также то, что все мы сражаемся за равенство, право на труд, создание социального общества? Жаль Францию, если она не осознает этого! Немедленно иди и расскажи о том, что представляет собой Париж в действительности. Если он падет, какая жизнь тебя ожидает? Кто еще, кроме Парижа, имеет достаточно сил продолжать Революцию? Кто, кроме Парижа, одолеет клерикального монстра? Иди, расскажи об этом республиканским провинциям. «Эти пролетарии сражаются также и за того тебя, который завтра, возможно, станет ссыльным. Что касается представителей класса, угождающего верховной власти, которая воображает, что может править посредством периодических боен, то или и скажи им достаточно громко, чтобы они расстались со своими претензиями. «Кровь народа удобряет революционную ниву. Идея революционного Парижа поднимется из его горящего нутра и воодушевит сыновей убиенных на новую борьбу.

XXVI. Враг входит в Париж

«Ворота Сен‑Клу только что прорваны. Генерал Дуэ взял их штурмом».

Подошло время главного наступления. Ассамблея выстроилась в боевой порядок. 16‑го мая она отказалась признать республиканскую форму правления Франции и проголосовала за публичный молебен 417 из 420 голосами. 17‑го мая армия установила свои осадные орудия против ворот Ла Мюетта, Отей, Сен‑Клу, Пуан дю Жур, Исси. Батареи в тылу продолжали обстреливать крепостную ограду Пуан дю Жура и разрушать Пасси. Орудия Шато де Брекона разгромили кладбище Монмартра и доставали огнем площади Сен‑Пьер. Под обстрелом оказались пять округов.

18‑го мая вечером версальцы застали врасплох федералов Кашана, набросившись на них с криками «Да здравствует Коммуна!» Однако нам удалось остановить их продвижение на От—Бруйер. Доминиканские монахи, подававшие сигналы врагу из монастыря, были арестованы и отправлены в Форт де Бисетр.

19‑го мая. — Несмотря на приближение версальцев, наша оборона не стала более активной. 72‑й и 73‑й бастионы дали несколько беспорядочных залпов по деревне и форту Исси. От Пуан дю Жур до Порт—Майо у нас было единственное орудие у ворот Дофин с целью противостоять сотне версальских орудий и их фортификационным работам в Булонском лесу. Несколько баррикад у ворот Бино и Асниер, а также у Итальянского бульвара, два редута на площади Согласия и улице Катильон, ров на улице Рояль и другой на Трокадеро — это все, что сделал Совет за семь недель для обороны внутреннего пространства города. Не производилось никаких фортификационных работ у вокзала Монпарнас, Пантеона, холмов Монмартра, где два или три орудия вели 14‑го мая огонь лишь с теми последствиями, что убили наших собственных людей в Лаваллуа. На газоне Тюильри около двенадцати моряков уныло рыли дальше бесполезную траншею. Комитет общественного спасения, говорили они, не может найти рабочих, имея в своем распоряжении 1 500 бездельников в казармах Принц Эжен, 100 000 отсиживавшихся охранников и миллионы франков. Железная воля и сильное руководство могли еще все спасти, но мы находились в коме ужасной апатии. Состязания, ссоры и интриги поглощали всю энергию. Совет занимался мелочами и пустяками. Комитет общественного спасения множил романтические прокламации, которые никого не трогали. ЦК думал только о захвате власти, которую не был способен удержать, и 19‑го мая провозгласил себя управляющим военным министерством. Его члены настолько уверили себя в прочности своей власти, что один из них распоряжением, опубликованном в «Офисиель», приказал жителям Парижа «оставаться в своих домах в течение сорока восьми часов» под угрозой «сожжения их документов на право владения рентой». Они прилагались к удостоверениям личности.