История военно-окружной системы в России. 1862–1918 - Николай Ковалевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем части русской армии легко втягивались в состояние революционного брожения, хотя выступления солдат носили в большей степени обособленный характер и были обращены против непосредственных начальников. Нижние чины требовали прежде всего улучшения бытовых условий службы. В период наивысшего подъема революции в октябре – декабре 1905 г. лишь в четверти случаев солдатских выступлений из 195 были отмечены попытки организованного протеста путем создания солдатских комитетов и установления связи с рабочим движением. При этом солдатские протестные акции серьезно разминулись с последним по времени: на 1906 г., когда революция в стране была в основном подавлена, пришлось 166 выступлений солдат, в том числе 32 вооруженных, с общим числом участников более 150 тыс. человек[538]. В значительной мере это объяснялось тем, что с Дальнего Востока интенсивным потоком стали прибывать принимавшие участие в войне войска. Поскольку пополнения для Маньчжурской армии черпались хаотично из состава многих частей, то, по словам В.А. Сухомлинова, бывшего в то время командующим Киевским округом, «возвращавшиеся к своим частям нижние чины играли роль своего рода инфекции». С побывавшими на войне солдатами, «оборванными, голодными и утомленными», «справиться было труднее, нежели с нижними чинами мирного положения»[539].
Стихийный характер солдатского революционного движения отечественная литература советского периода объясняла крестьянской природой русской армии, препятствовавшей осознанию и раскрытию классового сознания солдатской массы[540]. Последняя, по определению В.И. Ленина, занимала промежуточное положение между крестьянством и пролетариатом, причем пролетариат находился в меньшинстве.
Антиправительственные выступления в армии жестоко карались властями. Всего по официальным данным за три года революции военным судам было предано более 127 тыс. военнослужащих[541]. В 1906 г., после выявления фактов агитации и проведения митинга в 1-м батальоне лейб-гвардии Преображенского полка весь батальон подвергся показательному наказанию: он был исключен из списков полка, а на его основе создан «учебный батальон», расположенный гарнизоном в глухой новгородской деревне. Занимаемых должностей лишились начальник дивизии и командир гвардейского корпуса (князь Васильчиков), а главнокомандующий Петербургским военным округом великий князь Николай Николаевич получил высочайший выговор[542]. Вскоре последовало распоряжение царя о сформировании подобных «учебных батальонов» (содержавшихся, по существу, на правах дисциплинарных частей) во всех военных округах. До конца 1906 г. кроме Петербургского округа такой батальон был создан в Одесском военном округе из числа участвовавших в революционных беспорядках нижних чинов Севастопольской крепостной артиллерии[543].
Значительное «успокоение» в войсках констатировалось только в период, предшествовавший Первой мировой войне. В 1910 г. по политическим статьям в отношении военнослужащих было возбуждено 210 уголовных дел, в 1911-м – 225, в 1912-м – 115[544].
Полное расстройство армии, достигшее апогея в 1905–1906 гг., заставляло царское правительство искать пути к ее усовершенствованию и реформированию. Этот поиск начался еще до окончания Русско-японской войны и первоначально коснулся сферы высшего командования как одного из самых больных мест русской армии, а также ввиду относительной дешевизны таких преобразований.
В 1905 г. была проведена реформа центрального военного управления. Ее идея (по германскому образцу) принадлежала главнокомандующему войсками гвардии и Петербургского округа великому князю Николаю Николаевичу (младшему) и его ближайшему сотруднику генерал-лейтенанту Ф.Ф. Палицыну. 8 июня был создан коллегиальный орган Совет государственной обороны (СГО), который должен был объединить деятельность существовавших отдельно Военного и Морского министерств, а также осуществлять ее координацию с гражданскими ведомствами[545]. 25 июня 1905 г. из состава Главного штаба, остававшегося в составе Военного министерства, был выделен орган оперативно-стратегического управления – Главное управление Генерального штаба (ГУГШ), независимый от военного министра и подчинявшийся непосредственно царю. Он состоял из управлений 2-го генерал-квартирмейстера (без мобилизационного отдела), военных сообщений, военно-топографического, а также отделения по службе Генерального штаба[546]. В конце июня и начале июля были также предприняты меры для повышения роли генерал-инспекторов родов оружия, которые наделялись большими полномочиями в инспектировании и реформировании подчиненных войск и получили право личного доклада императору, то есть стали фактически независимы от военного министра. Была введена должность генерал-инспектора пехоты.
На практике новая система управления с первых же шагов стала давать сбои. СГО в оценках современников стал «бедламом» (П.А. Столыпин) и «кабаком» (генерал Ф.Ф. Палицын), «именитым обществом безработных князей» (генерал В.А. Сухомлинов), в котором в бесконечных словопрениях тонули важные дела. Несколько лет Совет государственной обороны и образованные им комиссии обсуждали различные программы реформирования армии. Крайне усложнилась система стратегического планирования и управление войсками. А.Ф. Редигер вспоминал, что, будучи военным министром, не имел «никаких трений ни с начальником Генерального штаба, ни с генерал-инспекторами, так как дело шло по традиции и все заботились именно о деле, а не занимались препирательствами»[547]. Однако в случае пересечения их полномочий возникали многочисленные казусы, когда военный министр даже не ставился в известность о принимаемых в ГУГШ ключевых решениях (например, о возможности мобилизации войск Кавказского округа из-за осложнений с Турцией[548]), а приказы генерал-инспекторов подчас были прямо противоположны его распоряжениям. Последние ездили в округа, не предупреждая военного министра, а тот даже спустя несколько месяцев не знал, «что они там видели»[549]. Нужно отметить и то, что генерал-инспекторы в течение нескольких лет не имели четко прописанного юридического статуса, кроме того, что подчинялись непосредственно государю. Их отношения с военным министром и командующими округами оставались неопределенными. В секретной части своего всеподданнейшего отчета царю за 1905 г. командующий войсками Варшавского округа генерал от кавалерии Г.А. Скалон отмечал, что великие князья, занимавшие должности генерал-инспекторов, вмешиваются в дислокацию войск, не согласовывая их переброски «ни с планом войны, ни с расположением других войск… Что касается вмешательства генерал-инспекторов… в дело подготовки войск и командования ими, то есть всецело в сферу деятельности и ответственности командующих войсками, то это составляет постоянное явление»[550]. Лишь в конце 1907 г. удалось приравнять генерал-инспекторов к командующим войсками округов с «известной зависимостью» их от военного министра. Подчинение это было довольно формальным, но министр А.Ф. Редигер был доволен и тем, что генерал-инспекторы информировали его о своих поездках в войска.
Самостоятельность начальника Генерального штаба, первоначально воспринимавшаяся как источник его силы, вскоре обернулась слабостью, поскольку выяснилось, что он реально ничем не распоряжался (прежде всего средствами на планируемые им преобразования). Поставленный во главе его генерал-лейтенант Ф.Ф. Палицын превратился в «почетного консультанта» или «ходатая по военным делам»[551]. В 1908–1909 гг. четко обозначилась тенденция к свертыванию реформы. По словам В.А. Сухомлинова, к этому времени «никто друг друга уже больше не понимал»[552].
Как и в прежние годы, борьба за централизацию руководства военным ведомством наталкивалась на сильнейшее противодействие членов императорской фамилии (главнокомандующего гвардией и Петербургского округа великого князя Николая Николаевича, генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича, генерал-инспектора по инженерной части великого князя Петра Николаевича, главного начальника военноучебных заведений великого князя Константина Константиновича и др.), занимавших в армии ключевые посты и пользовавшихся большим влиянием на Николая II. «Каждый великий князь, – отмечал А.Ф. Редигер, – норовил выкроить себе автономный удел, и от него не было не только возможности избавиться, но даже не было возможности добиться чего-либо ему неугодного»[553]. В.А. Сухомлинов считал задачу устранения влияния великих князей на царя («злой воли на слабую») «главным условием для спасения России»[554].