Приглашённая - Юрий Милославский

Куратор был в своем репертуаре. Но меня насторожил – даже, скорее, ужаснул – мой собственный отклик на эту, пускай несколько экстравагантную, но по внешности безобидную кураторскую выходку. Получалось, что я был не в состоянии верно оценить – что же такое творится со мной при посещениях «Прометеевского Фонда», где поначалу всё мне казалось таким умиротворяющим. Чрезмерного значения произошедшему придавать не следовало, но и задерживаться здесь без крайней необходимости – пользы не приносило.

Я счел за лучшее промолчать, а между тем куратор со смехом рассказывал, что по приезде в Москву ему пришлось прожить сколько-то недель в общежитии для аспирантов. Комнату гостю отвели, разумеется, отдельную, но за стеной у него обитала не то старшая дежурная, не то, м. б., комендант – одинокая дама средних лет, которая ежедневно часами слушала запись восточной песенки о телефонном звонке и громко, с большим чувством ей подпевала. В результате куратор, сам того не желая, затвердил эту нехитрую лирику…

– …И она так и осталась торчать у меня в голове…

– А у меня не выходит из головы то, о чем я тебя спросил.

– Знаешь, когда я уже готовился к московскому диплому, нам устроили интересный экзамен: проверку, действительно ли мы понимаем русские литературные тексты, особенно в поэзии. У нас был чудесный преподаватель. Он продиктовал нам две строчки из Батюшкова: «О память сердца! Ты сильней/рассудка памяти печальной…» – и попросил нас разобрать, что имеется в виду, кто тут сильнее – сердце, память или рассудок [58] . Не волнуйся. Твой вопрос решится сам собой.

Мне хотелось выдать ему что-нибудь вроде “I see your point” или иное подобное речение из репертуара моего доброго старого приятеля Джорджа Донована, по которому я успел соскучиться; но в контексте нашей нынешней беседы это неизбежно прозвучало бы как «а пошел ты куда подальше» [59] . Поэтому я попросил прощения за свою непонятливость.

Кое-какие из наших разговоров существуют в виде аудиозаписи, которую я решался незаметно вести, если мы с куратором оказывались вне пределов его кабинета, – прочие я воспроизвожу здесь по памяти. Несмотря на известную их сумбурность, продолжительность и странность – сам-то я ничего странного в них не находил и употребляю прилагательное «странный» по соображениям ложной (в значении – «лживой») вежливости, пытаясь встать на точку зрения тех, кому попадутся на глаза мои заметки, – изо всех этих разговоров я ухитрился вынести то, что было для меня единственно важным – и подтверждало мои всегдашние ощущения, в совершенной правильности которых я и без того был убежден: моя Сашка Чумакова находилась и находится в пределах постижимых и достижимых , в пределах, т. с., технически доступных. (Кстати, столь же верным оказалось и мое чувство неисчезновения Кати; но ее положение разнится от положения Сашкиного в том, что по некоторым причинам, связанным с явлениями, которые мой собеседник определял как «природные», она не может быть про/от/пущена ко мне, как это должно было произойти с Сашкой.)

Для подписания предварительного соглашения о намерениях с Prometheus Fund мне предстояли встречи с юристами. Я позвонил по указанному в документации телефону – и секретарша с добродушнейшими, почти материнскими и вместе достаточно романтическими, несомненно латиноамериканскими в своей основе, интонациями, издавая какие-то смешные ойки-айки, сетуя таким образом на плотность и даже неполную определенность графика встреч моего адвоката – некоей Маргарет Глейзер, которую она именовала просто Магги, – и при этом разок назвав меня dear, но тут же перейдя на Mr. Oussoff, назначила час и число, легко меня устроившее: 4 сентября 2007 года.

В этот день я посетил нью-йоркское отделение адвокатской фирмы «Саймон и Глейзер», расположенное на пересечении Мэдисон и 48-й улицы.

Пройдя очередной превосходный манхэттенский вестибюль, весь выложенный ореховыми лоснящимися квадратами, я очутился в довольно тесной прихожей, уставленной вдоль стен полудюжиной пластмассовых стульев. За высокой конторкой сидела перед старомодным компьютерным экраном дама-секретарь, чья внешность оказалась в точности таковой, как сулил мне голос из телефонной трубки. Меня быстро определили, записали и усадили дожидаться г-жи Глейзер, вышедшей, как было сказано, купить провизии на обед. Прочие клиенты – их было всего человека три-четыре, не более – пользовались услугами иных здешних адвокатов: немолодого, моих лет, высокого господина с раздраженно-юмористической гримасой на физиономии, порожденной, видимо, не отношением его к тем или иным событиям, но, скорее, особенной, не зависящей от настроения владельца конфигурацией лицевой мускулатуры. Второй был похож на таможенника в средних чинах. Они, поочередно заглядывая в прихожую, достаточно споро разобрали своих людей – и я остался один на один с очаровательной кругленькой секретаршей; она дружески на меня посматривала и строила сочувствующие рожицы. Наконец наружная дверь в прихожую отворилась. Вошла грузная особа в какой-то вытянутой шерстяной епанче, с простонародными, несколько отечными, выражено диабетическими чертами, лишенными даже обыкновенных для здешних мест и, казалось бы, подобающих ее занятиям и положению признаков благообразия. Вошедшая, по всей вероятности, не пользовалась ни увлажняющими, ни питательными кремами; она не сочла нужным потратиться на услуги косметолога, который удалил бы с ее щек и висков многочисленные мелкие бородавки. Впрочем, она красила губы какой-то нелепого цвета помадой, а короткие ее черные с сединой волосы были подвергнуты процедуре, которая в нашем детстве называлась «шестимесячной завивкой». На правой руке у женщины висела полиэтиленовая торбочка с надписью “Thank you!”, откуда исходил запах острой уксусно-соевой приправы.

Особа эта, переваливаясь, подошла к самому барьеру конторки и, оборотясь к сияющей секретарше (по имени Глория), без слов, легкомысленным и не слишком идущим к ней движением нижней части лица как бы осведомилась: дожидается ли ее кто-нибудь.

– Да вот только господин Усов, – отозвалась Глория.

– Что ж, хорошо (ok then)! – достаточно громко, но изумительно сладкозвучным, светским, интеллигентным и, главное, обезоруживающе доброжелательным голосом произнесла несомненная г-жа Глейзер. – Господин Усов, у меня был сегодня трудный денек (ее английский относился к разряду т. н. гарвардского). Чтобы мы с вами смогли плодотворно побеседовать – а это требует внимания, – я обязательно должна принять пищу.

С этими словами г-жа Глейзер слегка попятилась, чтобы освободить мне путь в направлении ее кабинета, и, отложив свой мешок с провизией на ближайший стул, жестом указала – куда именно следует нам шагнуть. Обширный стол с плоским 18-инчевым экраном, видимо, купленным совсем недавно, – оказался умеренно заваленным бумагами и заставленным несколькими картонными адвокатскими папками-«портфолио» с дюжиной отделений, откуда эти бумаги, несомненно, были извлечены. На столе разместились также старинная картотека-вертушка с адресами и фотографический снимок в овальной, черной кожи рамке. На фотографии, как я смог впоследствии разобрать, были запечатлены двое детей, мальчик и девочка, в возрасте от восьми до десяти лет – то ли весьма поздние дети, то ли внуки г-жи Глейзер. К стенам прикреплялись деревянные полки, большая часть которых была заставлена переплетенными в красно-коричневые обложки сборниками законоположений, инструктивных материалов и комментариев по вопросам иммиграции и натурализации. Хозяйка кабинета вновь выглянула в прихожую, чтобы забрать оттуда вожделенный обед. Это были три – мал мала меньше – пенопластовых коробка, несомненно, из японской кухмистерской. Расположив их в нужной последовательности, г-жа Глейзер сказала:

– Вам предстоит выбрать из двух возможностей, господин Усов. Поскольку нашему разговору необходимо должен предшествовать просмотр определенного числа документов, которые будут вам сейчас же вручены, вы можете это делать сидя здесь либо – в комнате у Глории. Я попрошу ее приготовить вам кофе, а также выдать бумагу и перо, чтобы вы могли по ходу чтения делать те или иные заметки. Это поможет вам поставить передо мной вопросы, которые у вас, вероятно, возникнут. Если же вы останетесь в кабинете, то будете вправе задавать мне свои вопросы по мере их возникновения. Я сознаю, что заставила вас ждать, поэтому мой обед не может быть основанием для дальнейшей задержки. Однако, обедая в одиночестве, я освобожусь для вас значительно быстрее – и смогу предложить вам ответы с большей обстоятельностью.

Я выбрал первое, т. е. кофе в комнате Глории.

– Очень хорошо, господин Усов, – одобрила мое решение г-жа Глейзер. – На каком языке вы предпочли бы получить ваши документы?

Я высказал желание ознакомиться как с английской, так и с русской версиями. И это мое решение было одобрено. Затем г-жа Глейзер извлекла из правосторонней тумбы стола шесть канцелярских конвертов отличного качества, запечатанных клейкой лентой. На трех из них стояло сделанное от руки черным фломастером надписание: RUS, a на трех иных – ENG. Помимо этого, конверты каждой из языковых групп были пронумерованы – от первого до третьего. Мне было дано понять, что для успеха сегодняшней нашей встречи следует изучить содержимое конверта (конвертов) за номером первым, а всеми прочими заниматься дома, готовясь ко встрече будущей, окончательной, в ходе которой будут даны необходимые практические рекомендации, предложены на подпись итоговые соглашения/обязательства и т. п.