Охота - Кирилл Цыбульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все вокруг погрузилось во тьму. Луна освещала искривленные старыми обидами лица матери и сына. Рита молчала, внимая каждому слову, прокручивала в голове одну и ту же историю, обрастающую новыми подробностями. Запершись в доме, они остались наедине с собой. В их распоряжении была каждая минута оставшихся жизней, чтобы вскрыть правду, которая может оказаться слишком тяжелой.
– Ты сказала отцу, что надо отправляться на поиски. Вы взяли ружья, фонари, теплую одежду. Никто не произнес и слова. Вы метались по углам, пол дрожал от напряжения, с каким вы ступали. – Канн сделал паузу, чтобы проглотить ком, мешающий говорить. – Я сел у двери, сжался в комок и заплакал. Все, на что я был способен. Жалкий трус! Мне стоило поучиться у Джона. У него многому можно было поучиться, правда ведь? – по его лицу скользнула ухмылка, словно блеск острого ножа. – Таких как Джон поискать… Вот кто жаждал внимания. Этот мелкий засранец. Вы выбежали из дома, и я закричал: «Он спрятался на чердаке! Он там! Я соврал вам».
Рита мерила темноту слепыми глазами. Транквилизаторы усыпили ее чувства. Если бы не рассказ Кана о том, как все было на самом деле, женщина бы отключилась. Она сложила бы руки домиком на столе и уснула.
От напряжения, хотелось опустить голову в таз с ледяной водой. И какого только черта он молчал все эти годы? Надо было расстаться с болью, отдать ее тому, кто был в ней виноват. Тому, кто находился на кухне вместе с покрасневшим от стыда и слез мальчишкой, который видел, как мать обнимает чужака, как она бросается к нему на помощь.
– Он все испортил. Знай это! – говорил Канн, и его голос становился звонче. – Своей выходкой он добился твоего внимания, хренов приемыш в один день добился того, чего мне не удавалось одиннадцать лет. Этот ублюдок хотел обвинить меня, хотел обмануть тебя. На самом деле он забрался на чердак и жевал хлеб, считая нас последними идиотами.
Канн выдохнул, глядя на щель между шторами. Свобода была там, не здесь.
– Я проследил за ним. Мелкий засранец обошел сарай и залез по лестнице, которую поставил заранее. Он влез через окно прямо на чердак, отойдя от дома не больше двух сотен метров. Джон сделал это специально для вас. И как удачно. У него получилось.
Лишь дыхание, разгорающееся от воспоминаний, шумело на небольшой кухне. Канн выключил воду, не вынося посторонних звуков. Его пронзила дрожь.
Сейчас, когда обратный отсчет жизни начал мигать, предупреждая о скором переключении сигнала на черный, кромешно черный, Канн решился рассказать матери обо всем. Лжи не место в душе перед смертью.
Канн не успел открыть рот, когда Рита произнесла первой:
– Почему вы с братом называли поросенка Кори Бульдогом?
Лезвие обнажилось. Мужчина обернулся, держа в руке холодный металл. Вопрос Риты раззадорил его.
– Кори крепко кусался. Уж Джон-то это знал, – ответил Канн.
Нет. Рита оставалась за тяжелой завесой таблеток. Она не слышала ни единого слова, что сказал ей сын. В висках стрекотали кузнечики…
– Я так рада, что мои мальчики подружились. Ты ведь знаешь, как для меня это важно. Правда, Канн?
Он сжал в кулаке нож так, что тот заскрипел. Канн сделал все быстро. Очень быстро. Он потушил луну, освещающую лицо Риты.
Глава 37
Ворота сарая открылись. Длинная тень, освещенная звездами, прокралась в темное помещение. Скот спал, не заметив появления человека.
На высоте нескольких метров во главе с петухом спали курицы, втянув клювы в туловище. Из загонов слышались похрюкивания и сонные шевеления скотины. От дневной жары не оставалось и намека, озноб пробирал до костей одетого в одну пижаму мальчишку. Сон все никак не приходил, Канн ворочался в постели битый час, пока не решил подышать свежим воздухом. Он где-то слышал, что это помогает уснуть. Еще лучше, где-то слышал Канн, погладить домашних животных перед сном.
Мальчик насвистывал детскую песенку, проходя вдоль загонов. Он вглядывался в темноту и различал светлые пятна: комья свернувшихся овец, коз. Подобравшись к следующему загону, Канн понял, что в нем спят поросята. Малыш прижал задвижку к двери и потянул в сторону. Ворота скрипнули и открылись.
Ладони испачкались грязью, склизкими следами жизни животных. Наконец Канн дотянулся до поросенка. Мальчик хотел погладить хрюкающее создание прежде, чем вернется в постель, чтобы к нему пришли яркие и добрые сны. Канн схватил за копыто и поволок к себе поросенка. Он был размером с пуделя, таким глупым, что проснулся только тогда, когда мальчик уже держал его двумя руками. Хряк забил копытами и завизжал, но Канн быстро его успокоил. Он вонзил кухонный нож в шею розового пуделя с упругим завитком хвостика так, что лезвие едва не показалось с другой стороны, где была рука Канна.
Поросенок сделал несколько последних всхлипов, шаркнул копытцем, пытаясь убежать к маме-свинье, но было уже слишком поздно. Мальчик проскрежетал сквозь зубы, из которых надувались пузыри желчи:
– Отправляйся вслед за Кори.
Сжимая деревянную рукоятку, Канн закрыл загон для свиней. Ни одна живая тварь в сарае не успела проснуться. Паркер-младший сработал быстро и четко.
Однако этого ему было мало. Мальчик шел вдоль загонов дальше, пока не нащупал свежесть металла. Огромный загон Мэгги. Канн провел ножом по воротам, прошептав о своем присутствии. Он здесь.
Задвижка с трудом поддалась, и Канн прошептал:
– Мэгги-бэгги бум!
На его плечо упало нечто тяжелое. Будто курица камнем рухнула вниз. Ноги вдруг подкосились. Позвоночник сложился вдвое.
– Так это был ты? – спросил Роберт Паркер.
Лезвие выскользнуло из вспотевшей ладони Канна и, зазвенев о металлическую решетку, пронзило ее как масло. На глубине нескольких метров послышалось дрожание успокаивающегося ножа.
Роберт поднял Канна за воротник так высоко, как только мог, и мальчик завизжал громче мертвого поросенка.
Глава 38
Час пик.
Люди спускаются в метро, пытаются втиснуться в забитые вагоны электропоездов. Эскалаторы перетаскивают недовольных работяг, хотя самый тяжелый день еще впереди – пятница, после которой наступит долгожданный отрыв. Жизнь так и делилась: с понедельника по пятницу, с пятницы по понедельник.
Терри следил за лицами, поднимающимися на поверхность, пытался угадать чужие судьбы, но, как под копирку, видел одну и ту же – свою, несчастную и одинокую.
Следующий поезд в направлении станции Спасская, места пересечения трех центральных вестибюлей метро, откуда на схеме расползались длинные разноцветные линии, отправлялся через несколько минут. На платформе, где стоял высокий худой человек, скрывающий избитое лицо под капюшоном, толпились сотни людей в ожидании задержавшегося поезда.
Пытаясь сконцентрироваться на желтой линии под ногами, пытаясь собрать двоящуюся картинку воедино, Терри Коул не заметил, как
