Волчья ягода - Ольга Ружникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А когда больше не сможет рожать — в дом престарелых? Если он у них там есть. Или в приживалки к родне.
Но что в России вдруг за такая тенденция в последнее время у отцов развелась — требовать себе детей? Раньше было проще: «развелся с женой и с детьми». Тоже паршиво, конечно, но всё равно справедливее. А то что это за западное новшество? Вы их вынашивали? Рожали? Получили разок удовольствие — и вам что-то за это причитается?!
— Вы меня осуждаете? За то, что хочу разделить детей?
— И за это тоже. Я как раз представила, как нас бы с Женей вот так… разделили. Кстати, хотели. И сейчас еще не против. А вы — еще хуже. Вы хоть соображаете, что женщина за детей платит собственным здоровьем? А ведь вроде врач…
Правда, не той специализации.
— Здесь совсем другое… — густо покраснел. — Я вообще не хочу разводиться, но теща…
Теща. А ты кто — мужик или тряпка?
Что за мужики пошли, а? Не сволочи, так… Борисы.
— А дети? — безжалостно добила Зорка.
— Может, привыкнут… — неуверенно мяукнул он.
Угу. Женьке мама тоже обещала полное привыкание. Когда планировала в интернат сдать. На время. Годика там на два-три — пока «всё устаканится». И даже на каникулы забирать. Иногда. А там, может, и привыкнет…
— Вы знаете, что мне сказал в больнице мой младший брат? «Хорошо, что ты меня спасла. А то я еще слишком маленький, чтобы иметь право защищаться»… Хотя — какое вам дело? Вам ведь даже собственных детей не жалко.
— Я никогда не был хорошим отцом, знаю… Не всем быть такими, как твоя мама. Такие рождаются редко…
Он что, издевается?! Хлеще тети Тамары, честное слово.
Зорка резко обернулась. Глянула в его невозможно честные и наивные глаза. За круглыми стеклами старомодных очков.
Нет, похоже — серьезно? Кошмар! Тихий ужас.
Как он до своих лет-то еще дожил — такой, а?
Уж на что Зорка — дура…
4
Вот так, Борис. Девочка лет на десять с лишним младше тебя вдруг такое скажет, что не знаешь, куда собственные руки девать. И глаза прятать.
— Редко, — усмехнулась она. — Куда уж реже. А вам лишь вежливость мешает посоветовать мне не лезть не в свое дело.
Еще бы. Такой только посоветуй — в ответ услышишь раз в десять больше. И цветистее.
— Вы просто очень искренни, — честно сказал он.
Честно ведь? Ее манеру речи можно назвать и так?
Впрочем, возможно, признать собственные ошибки Зорина готова. Все-таки дочь Маргариты. Что-то ведь это должно значить? Столько лет нормального воспитания в хорошей семье? Не настолько же она испорчена от рождения. И, будем надеяться, не настолько успела нахвататься от сводного брата и друзей по улице.
И как же все-таки узнать, кто лжет — Зорина или Михаил? Наиболее вероятно — оба. А истина — где-то посредине. Как обычно и бывает. Мишка — грубоватый хам, но насиловать всё же не станет. Борис его с детства знает.
А вот что не то потом девушке сказать и нарваться на пощечину — это да. В этом весь Миха. А мог бы и сообразить, как неустойчива психика подростков. И не искать себе любовниц такого возраста. Сам виноват, в общем.
А девочка, может, всё же неплохая. Хоть и дерганая, и взрывная, и порой — откровенно грубая. Со временем перерастет этот возраст, успокоится.
А он сам — тоже хорош. Хотел пообщаться с Галиной Петровной — не вышло. А он так настроился на исповедь, что начал плакаться в жилетку шестнадцатилетней девочке. Пусть и дочери Маргариты. Забыл, что мать и дочь — не одно и то же. В одной семье можно быть совершенно разными. Вот и нарвался!
Да и откуда в Зорине вообще возьмется сочувствие, а? В таком-то возрасте? Она же толком бед не знала. От доброй, заботливой матери — к богатой тете. Еще и деньги могли голову вскружить. И вседозволенность.
А вот и остановка. И…
Шум в ушах заглушил последние слова Зорины. Глухой, вязкий, душный.
Да нет, показалось. Не может такого быть! Невозможно…
Ладно, курток таких много. Но вязаная шапочка… Рукодельница Валя сама ее вязала. Еще смеялась — штучная работа, ни у кого больше нет… Валентина ведь с детства увлекалась всем таким. Шитье, вязание — крючком и спицами, вышивка — крестиком и гладью, макраме, бисероплетение. Даже выжигание по дереву.
Весь дом — в ее кашпо и панно.
Похожая на его жену девушка обернулась. И Борис, сам не зная, зачем, — нырнул за киоск.
А Валентина — да, именно она! — быстро поцеловала своего спутника. Рослого, красивого парня. В стильном… как это говорят… «прикиде»! И нырнула в такси.
А дома с детьми — наверняка теща. Сама небось и вызвалась — ради такого-то случая. Обычно ведь не допросишься. Дела у нее. Телефонная болтовня с подругами, сериалы, сплетни.
А красивая они пара…
Борис молча развернулся и побрел прочь. Один. Разом сгорбившись.
— Что случилось? Эй, вы меня слышите? С вами всё в порядке?
Зорина, оказывается, идет рядом. Ни на шаг не отстает. Тоже красивая… но иначе.
Валя, она… самобытная. Всегда была такой. Необычная.
А Зорина — круто упакованная под «дольче Гебана». «Я иду такая вся…» И так ли уж жалеет о прежней жизни? Тетя ведь ее как куколку разодела. С иголочки. А много ли в таком возрасте надо — для полной смены системы ценностей?
А Борис рядом с подобной девушкой, наверное, вообще идиотом смотрится. Он и рядом с женой-то…
В старых очках, сутулый. Когда в последний раз в спортзале был — сам не помнит. В студенчестве еще. И отнюдь не на последних курсах. Тогда он уже прирабатывал — некогда было. Да и сил уже не оставалось. Работа — спорт бедняка.
И одет Борис как… как всегда.
Валя прежде говорила, что он «милый и трогательный». Прежде. В другую эпоху. Когда небо было ярче, и жизнь казалась счастливой. Когда еще верилось в будущее. Счастливее, чем у родителей. И своих, и ее.
— Случилась моя жена… — бесцветно проговорил Борис. — Моя жена… которая, оказывается, мне изменяет. И, наверное, уже давно.
— Вы меня, конечно, простите, но на этой остановке никто не занимался сексом. И даже взасос не целовался.
— Это иногда и не нужно… Я и так понял.
