Смерть беспозвоночным - Иоанна Хмелевская

Все мои гости согласно кивнули, соглашаясь со мной. Только Вежбицкий попытался что‑то сказать. Когда все замолчали, он решился:

— Боюсь, я должен еще кое‑что к сказанному добавить.

— Так добавляйте, что вы еще ждете?

— Эва Марш что‑то сказала! — вскричала в приливе вдохновения Магда и перехватила взгляд Островского, исполненный любви.

— Мне мешают профессиональные ограничения, — вздохнул Вежбицкий. — Мы не имеем права сообщать другим о тайнах нашего клиента, а Эва, хоть мне и жена, тоже в известной степени клиентка…

— Да хватит вам мяться, говорите все как есть. Здесь все свои — все, кто переживал за Эву не меньше вашего.

Вежбицкий решился.

— Эва сказала, что ее отец органически не выносил обмана. Никогда не прощал.

— А вообще он хоть что‑нибудь прощал?

— Насколько мне известно — никогда и ничего! — пробормотал Петрик.

— И он вдруг обнаружил, что Поренч не только обвел его вокруг пальца, но так околпачил, оболванил и оставил с носом, что папашка предстал форменным идиотом.

Вежбицкий продолжил, причем я явственно слышала треск ломаемого в нем юридического сопротивления.

— Она никогда не любила об этом говорить, а если и говорила, то полуфразами, намеками. И только напоследок заставила себя высказать искренне то, что в данной ситуации — она это понимала — играло чуть ли не самую главную роль. Словно в ее сердце лопнула какая‑то преграда, и она искренне во всем призналась.

— Не иначе как поговорила с Лялькой! — вырвалось у меня.

Глядя мне прямо в глаза, Вежбицкий согласился.

— Возможно. Она призналась, что одержимость отца была безгранична, каждое непослушание требовало немедленного наказания, причем иногда ему приходилось годами выжидать, но проступок не оставался безнаказанным. И тут он весь нацеливался на возмездие, все его помыслы и устремления сводились к одному. Цель его жизни — сделать по–своему, он не терпел ничьих указаний. Он всегда любил борьбу. И если ставил цель наказать или уничтожить врага, то не успокаивался, пока не добивался своего. А вот она сумела вырваться из его рук, не побоялась ослушаться, и тем избежала его давления. За это он ее возненавидел и поставил теперь цель — наказать непослушную дочь. Ей сначала помогло то, что она вышла замуж…

Слушатели не сводили глаз с рассказчика, боясь проронить хоть слово. Лишь Магда удивилась:

— Как же он допустил такое?

— Поскольку Эва была совершеннолетняя, замуж вышла тайком от родителей, и он уже ничего не мог сделать. А Седлак был человеком с характером, мягким его не назовешь. Мы были знакомы: спокойный, культурный человек, прекрасный врач, но твердый как скала.

— Проше, значит, хоть в чем‑то похожий на папочку, — метко заметил Петрик. И никакой аллергии на моих котов, просто удивительно. Я все с тревогой на него посматривала. Посмотрела в окно: один кот подошел совсем близко к окну и принялся потягиваться, а Петрик хоть бы хны. Может, потому, что сидел спиной к окну и не видел опасности? А вдруг увидит и весь покроется пятнами. Ну что я могу сделать?

Вежбицкий продолжал:

— Да, твердостью характера он напоминал Эве отца, но намного превосходил его интеллигентностью и умом, не говоря уже о полном отсутствии вредности. И все же их брак распался. Он давно настроился на выезд в Швейцарию, в этом видел свою жизненную цель, а тут еще и необходимость лечить сына. Для Эвы это означало покончить с литературой, писатель должен жить в той стране, на языке которой пишет. И ей пришлось сдаться. Они развелись.

— Если она хотела сохраниться как личность, ей нельзя было расставаться со страной, на языке которой она пишет, — заметил Островский.

— Вот именно! — подхватил Вежбицкий. — А ее главная ошибка заключалась в том, что она познакомила отца с Поренчем. Или допустила, чтобы они познакомились, уж не знаю. Но тогда она еще не знала, что собой представляет Поренч. Она сказала, что еще оставались глупые иллюзии. А потом было уже поздно. Поренч жаждал мести, которая одновременно была для него и просто великолепным развлечением. А характер Эвиного отца он недооценил, просто пренебрег, а ведь пан Выстшик не какой‑нибудь немощный паралитик, он общался с людьми, слушал, что говорят знающие люди. Он верил Поренчу, потому что хотел верить, ему нравилась такая расстановка сил: послушная, глупенькая Эва, которая легко поддается влиянию сильного человека и идет за ним, независимо от того, ведет ли он вверх или вниз. А разозлило папашу чужое вмешательство и то, что богатели другие люди, а не он. Вверх — пожалуйста, если руководить будет он сам, ведь вверх тащат его собственность, его дочь. Он с головой окунулся в рискованную аферу, и вдруг оказалось, что все его отлично задуманные выпады и бескомпромиссные решения на грани уголовщины — не имеют смысла, что его обманули, как мальчишку. Обмишурили его, Роберта Выстшика, с его умом, силой, дерзостью! Не сразу он это понял, сначала засомневался, потом попытался проверить у сведущих людей, писателей, и, чтобы не сомневаться, решил уж идти до конца…

— Это он! — крикнула вдруг Марта. — Слушайте, это он украл кассеты с фильмами Эвы, просмотрел их… Невозможно, чтобы они ему понравились!

В гостиной вдруг воцарились шум и гам, все оживились, принялись обмениваться мнениями.

Кто‑то догадался: вот и нашел свое место пропавший предмет.

— Об этом как раз Эва не говорила, — предупредил дотошный адвокат. — А я придерживаюсь истины, стараюсь поточнее передать все, сказанное ею. И в результате она сама призналась: все эти убийства совершил ее отец. И потребовала от меня выяснить все как можно точнее. А вас — он обратился к Островскому — предупреждаю, я непременно должен получить ту вашу кассету, если не отдадите, применю силу. Запись всего нашего разговора может оказаться чем‑то как и чрезвычайно полезным, так и губительным для нас. Я продолжаю придерживаться мнения, что среди присутствующих нет врага Эвы Марш, а ведь я надеюсь еще услышать какие‑то предложения, советы, предупреждения. Что собственно мы еще в состоянии сделать?

Островский сначала смерил взглядом фигуру адвоката, вроде бы засомневался. Потом бросил взгляд на Магду и вздохнул. Магда же проявила себя настоящей интеллектуальной женщиной.

— Я горой стою за Эву и лично выдеру у тебя эту кассету для адвоката, — азартно заявила она. — Может, и хитростью, если не получится по–другому. Журналист и адвокат — это две противостоящие силы, наверняка не только я заметила: один должен растрезвонить, второй — затаить. Мне в данной ситуации представляется более разумным скрыть.

Я вздохнула с облегчением: похоже, не состоится драка адвоката с журналистом, этого еще не хватало, такая компрометация для них и для моего дома! Лучше миром покончить дело. И я взяла руководство в свои руки.

— Психологически мы уже всю аферу раскрыли, чему лично я очень рада, потому что все это время терялась в предположениях и сомнениях, руководствовалась чутьем и полунамеками. Люди помогли. Пани Вишневская… — я ведь всем вам говорила о соседке Эвиных родителей Пани Вишневской? Ах, не всем, но вот сейчас говорю: она живет в том же доме в квартире под ними и много слышала, потому что у Эвиного папочки не голос, а труба иерихонская. Именно она стала для меня источником бесценной информации о характере папочки и его знакомствах. Не хочется повторяться, но Эва права — он мстительный тиран и деспот, свихнувшийся на почве своей власти над дочерью. Якобы лечился в Буске, но оттуда втайне приезжал в Варшаву на чужой машине…

— А вы откуда знаете?

— Видела собственными глазами. И я так рассудила: искал здесь Поренча, который в это время был в Кракове.

— И в конце концов, он был у моей матери! — гневно крикнул Петрик — И она тоже видела его собственными глазами.

— Брань по адресу Поренча, мошенника и негодяя, пани Вишневская слышала своими ушами. О выезде мужа в Краков сообщила его собственная жена, не отдавая себе отчета в том, что делает. Улики носятся над нашим столом, мотив кричит диким голосом, психопатия в углу притаилась, и что нам со всем этим делать?

— Нужен инспектор Гурский, — теперь уже громко и решительно заявил Островский.

— Совершенно верно, — послышался из прихожей голос Гурского. — А я уже здесь. И довольно долго. Вам не кажется, пани Иоанна, что стоит все‑таки хоть что‑нибудь в доме запирать — калитку или дверь? Я постучал, услышал «проше» и вошел.

— …И на сей раз, до самого утра, у меня никаких обязанностей — ни служебных, ни личных, — заявила с триумфом Лялька, переступив порог моего дома. — Никто не знает, что я здесь. Ты мне одолжишь какие‑нибудь тапочки? И еще позволишь остаться у тебя до утра? Только переночевать. Я знаю, у тебя есть комната для гостей, ты не думай, я в состоянии снять номер в гостинице, но жаль времени, и не уверена, что так просто там найти свободную комнату, а я не сделала предварительного заказа. Мой клиент предлагал переночевать в его особняке, но с этим трудоголиком я не выдержу. У своих родных — тем более. Не беспокойся, зубная щетка у меня с собой, я всегда ношу ее в сумке. Но я могу переспать и на диване, а завтра этот трудоголик меня заберет…