Граф в законе. Изгой. Предсказание - Владимир Смирнов

Озлобленные будничные мысли, напичканные матом, как сало чесноком. О стерве-невестке… о ее пакостной мамаше… о бедняге-сыне, которого мытарят и дома, и на работе.

Вик отважился на эксперимент, сказав соседу:

— Зачем вы так переживаете? У вашего сына все будет хорошо.

— Я тоже считаю… — не освободившись от своих раздумий, ответил сосед и вздрогнул, растерянно заморгал, — Откуда вы знаете про сына?

— Так вы же сами сейчас говорили, — отгородился он вымыслом.

Набежала волна бездумной радости. Вик вернул подушку на прежнее место, чтобы снова без внешних помех осмыслить, понять происходящее. Со школы он помнил, что физики изучили все — от сверхжестких гамма-лучей до сверхдлинных волн. Вроде бы природа здесь уже ничего скрыть не может. Пожалуй, хвастаются физики — не все изучили, есть еще неведомая биологическая связь. Его вдруг осенила догадка, элементарная, первоклашечная: парапсихологическая связь! Кто теперь я? Александр Калиостро? Вольф Мессинг? Григорий Распутин? Нет, они не были способны на такое.

Вик задержал дыхание, чтобы успокоиться. Выдохнул и отметил про себя: «Да, слепо, слепо еще человечество. Разобраться в элементарных частицах куда легче, чем выявить тайну рождения и движения мысли». Снова глубоко вздохнул, гордо и независимо, так, как будто уже ощутил, что сидит на царском троне.

Глава 2

Иисус Христос и Виктор Санин

Нелепое сравнение. И наш герой так считает… Впрочем, все зависит от того… Подождем…

Самое поразительное случилось после ужина.

У противоположной стены больничной палаты располагался угрюмый лохматый кавказец. Возвращаясь из столовой, он доставал из ящика, стоящего под кроватью, два яблока и, отвернувшись к стене, чтобы никто не видел, хрумкал смачно и жадно.

«Хоть бы угостил», — завистливо подумал Вик.

Вдруг кавказец недоуменно повернулся и, приподнявшись на локте, тупо уставился на Вика.

«Что это с ним? — удивился Вик. Смотрел долго, секунд пятьдесят… — Ну дай, чего жадничаешь?» — развеселился Вик. Рука кавказца описала дугу (в баскетболе это называется «крюк»), и на подушку Вика плюхнулось розовато-желтое яблоко. Вик замер, туго соображая, что произошло. «Услышал немую просьбу? Здесь что-то не так. А как? Неужели услышал?»

Замелькали безответные вопросы… Он не верил тому, что сам видел. Не верил — и все. Но яблоко, отливая самодовольным глянцем, лежало на подушке.

И тогда, чтобы убедиться в реальности свершившегося, он отважился на озорную наглость. В лохмы кавказца полетела новая скрытая просьба: «Позвольте мне самому брать из ящика… Самому… из ящика… Иногда… По одному яблоку…»

Кавказец сердито зашевелился на кровати. Сбросил ноги на пол, слепо нашарил домашние туфли и, как осторожный охотник, высоко поднимая колени, зашагал к Вику.

Склонился над ним, шепнул в самое ухо:

— Бери, когда захочешь. Только чтоб не видели.

— Да я пошутил, — смущенно защитился Вик.

— Пошутил? — Долгим был процесс осознания. — Ну, правильно. Много есть вредно. Мне их прописали как лекарство.

Вик был в смятении. Очередное открытие никак не укладывалось в рамки привычного. «Я могу внушать на расстоянии?!» Бредовая мысль пульсировала, билась, как сумасшедшая. «Надо еще раз попробовать. Как? Как?»

Он глянул на лысину похрапывающего больного, который недавно горестно размышлял о неприятностях сына, и произнес про себя: «Пора вставать! Пора…»

Тот взметнулся, ошалело выкрикнул в потолок:

— Да-да, встаю! Заспался!

«Нет, еще рано», — мысленно сказал Вик.

— Рано? Очень хорошо… Очень… — И сосед снова уронил голову на подушку.

«Могу! Могу! Могу! — возликовал Вик. — Что еще сделать? Что еще? — Увидел сидящего на подоконнике воробья. — А ты поддашься моему воздействию? — Воробей вспорхнул, повисел в воздухе, хлопая крыльями, как колибри, опустился, беспокойно вертя головкой. — Еще раз! — приказал Вик. Бедный воробей взлетел снова… — Еще! Еще!» Обеспокоенный воробей взлетал, садился, взлетал, садился до тех пор, пока Вик в какой-то момент не ослабил волевого напряжения. Тут уж воробей воспользовался секундой свободы — пулей метнулся за стену.

Эта игра опьянила Вика, и он, не помня как, очутился в просторном больничном коридоре, где до позднего вечера, пока все не разбрелись по палатам, предавался своим волнующим развлечениям, как незримый всевластный разбойник.

Как-то сразу возникло неясное, горделивое впечатление, будто он, цивилизованный пришелец, оказался среди представителей племени с примитивным и грубым мышлением. Сменяя одну забаву другой, Вик все больше и больше убеждался в том, что это не просто первое впечатление, которое может быть обманчивым, это непонятная, никем не познанная реальность.

Ему открывались больничные беды, заботы, страдания. Одни жаловались на беспомощных врачей, другие — на родственников, которые забыли про них, третьи с отчаянным страхом, реже с философской отрешенностью рассуждали о жизни человеческой, сладко надеясь, что есть, существует загробный мир.

Но, удивительно, этот дом страданий не приглушил, наоборот, обострил острые чувственные желания, которыми всегда живут люди.

Во многих головах царил один кумир — секс, подавляя, отдаляя в закоулки сознания все другие природные инстинкты. А в потаенных раздумьях о сексе так часто прорывались исключенные из всех светских словарей матерные выражения, что казалось — в больнице собрались закоренелые пропойцы из городских подворотен.

Почти все мужчины, откровенно страдая от отсутствия рядом теплого женского тела, украдкой, со смирением на лице раздевали взглядами проходящих мимо женщин и неторопливо создавали в своем воображении сладострастные образы, а чаще бесстыдные позы прелюбодейства. Даже живущий в отдельной палате академик с чопорными манерами строгого блюстителя нравственности, выждав появление пышнотелой словоохотливой санитарки, тут же невольно сообщил Вику: «Ух, я б ее…» И это было не просто восклицание, а сдавленный стон изнемогающего от страсти. Далее шли эмоционально хлесткие слова, которые академик никогда не произнес бы вслух.

Да и женщины только внешне демонстрировали свою сдержанность. Большинство  из них словно пребывали в прекрасном эротическом сне, а в короткие минуты бодрствования неприлично мучились то ли оттого, что нет принца из сновидения, то ли оттого, что их не замечали здешние представители мужского пола.

С каким-то болезненным любопытством «слушал» Вик чернобровую изящную украинку, которая нестерпимо хотела мужчину, неважно какого — ей надо было срочно освободиться от бремени уж очень затянувшегося воздержания.

Как стосковавшаяся по хозяину кошка, она игриво ластилась к Вику. Обнимала за плечи, гладила ладонью спину, терлась о локоть податливой грудью. Не без внутренней дрожи ощущал Вик ее набухшие соски. Знал, скажи только: «Пошли!», и она сама найдет укромное место для сладкого греха. Чуть было не сдался. Но сдержал себя: слабый, с трудом переставляющий ноги, он не смог бы стать тем героем, который мелькал в ее безумных видениях.

В конце концов Вик успокоил ее, внушив, что половой акт омерзителен и грязен и что она ничего не хочет. Тут же пожалел об этом. Девушка сникла, постарела, глаза ее потухли, стали недвижимыми, как у слепой. «Неужели, — подумал Вик, — лишив молодую девушку половой потенции, можно отнять у нее самое важное, что поддерживает жизненные силы?.. Вероятно, природой определено — инстинкты стареют, слабеют, атрофируются только с возрастом, чтобы избежать катастрофических стрессов». Его маленькая догадка вскоре подтвердилась.

Скрюченного коромыслом деда, иронично и нагло изучающего крутобедрую повариху, Вик застал в благочестивых раздумьях: «Как хорошо! Как хо-ро-шо! Я уже не хочу… Я свободен от всех сексуальных забот! И могу всецело отдаться своей любимой филателии… Как хорошо! Боже, как хорошо!» Таких беспечных и счастливых людей он еще не встречал в своей жизни.

Вокруг него кишели личные тайны, интимные желания, мелкие обманы. Он ловил их жадно, посмеивался. Иногда легкий стыд укорял его, словно он подглядывал в щелку, но тут же стеснение пропадало: все было настолько заманчиво и ново! Неужели и там, за стенами больницы, та же галерея зоологических типов?

Конечно, убеждал он себя. И там люди зашифровывают животно-трусливые мысли в приличные словесные формулы. Раньше он не знал об этом. Раньше он и не подозревал, что все они вели себя как на сцене, старательно исполняя собственную социальную роль. Текст заведомо продуман, отрепетированы мимика, жесты, костюм подобран так, чтобы произвести соответствующее впечатление.

Вот это да! Выходит, каждая встреча, даже случайная, — маленький импровизированный спектакль.