Граф в законе. Изгой. Предсказание - Владимир Смирнов

Стал молить униженно: «Тебе все ясно. Ты встаешь и уходишь. Ты уходишь…»

Мольба была услышана. Когда удалились отзвуки шагов, рощица ожила для Виктора, зашелестела сонной листвой. Покой ниспадал сверху, но неудобная скамья («Такие, наверное, в зале суда») и витающие перед глазами, как роковое предзнаменование, тусклые звездочки милицейских погон не позволяли расслабиться. Медленно нарастала мутная тревожная озабоченность. Она-то и подняла его со скамьи, заторопила к библиотеке, как к земле обетованной.

Читальный зал всегда был для Виктора желанным. Там останавливалось внешнее неумолимо бегущее в пространстве время, но оживало внутреннее время, которое до встречи терпеливо таилось за книжными обложками.

Молитвенная тишина читального зала сняла тревогу, он начал перебирать замусоленные карточки в ящичках каталога и поразился множеству работ по телепатии, гипнозу, внушению. Здесь он найдет то, что ему нужно!

Но, устроившись за столом перед первой внушительной стопкой книг и начав по диагонали пробегать взглядом страницы, почувствовал: нетерпеливое ожидание угасает.

Старомодные брошюрки о мистических верованиях, колдовстве, гаданиях он сразу отложил в сторону. Нечто близкое (но далеко не ясное) пытался уловить в «животном магнетизме» Месмера, в «адческой энергии» Райха. Перелистал простенькое пособие по самовнушению Куэ, знакомые со второго курса работы Фрейда, Менделеева, Бехтерева. Из Бехтерева зачем-то сделал выписку: «Внушение есть не что иное, как вторжение в сознание или прививание к нему посторонней цели, прививание, происходящее без участия воли и внимания воспринимающего лица и нередко без ясного даже с его стороны сознания».

Сбегал в буфет. Выпил чашку кофе с пирожным. Вернулся. Перечитал цитату из Бехтерева и зачеркнул крест-накрест. Она показалась ему азбучной, не содержащей полезного смысла. Как, впрочем, и все остальное, уже просмотренное.

И все-таки укоренившаяся вера в книжную мудрость не оставила его. Возложил перед собой солидные монографии. Названия их вселяли надежду «Биологическая радиосвязь», «Загадочные явления человеческой психики», «Корни сознания», «Вещество во вселенной», «Парапсихология и современное естествознание».

Пока решал, с какой начать, в призрачном видении смутно заколебался милицейский погон с двумя звездочками. «Неужели за мной охотятся?»

Схватил какую-то из книг, заставил себя читать.

Поначалу чтение было бессмысленным, печатные строки не поддавались пониманию. Но он вчитывался, вчитывался и не заметил, когда перестали маячить лейтенантские звездочки, и не заметил, когда увлекся.

Незнакомые ученые бродили с фонарями в том же темном загадочном царстве, что и он. Ничего не могли найти, лишь делали предположения. Одни подтверждали гипотезу об электромагнитной природе телепатических явлений. Их эксперименты казались неоспоримыми: именно мозговые радиоволны становились теми физическими агентами, которые передают мысленное внушение. Другие убедительно отрицали это и устраивали пышные похороны электромагнитной природе передачи мыслей на расстоянии, ничего не предлагая взамен. Но тем не менее все признавали существование телепатической связи, ее обнаружили даже в отношениях между человеком и животными, между человеком и растениями.

Невольно подумалось: значит, близится время, когда свидетелями на процессе о квартирной краже станут оконная герань и хозяйский пудель, а крапива и комары помогут нарисовать фоторобот огородного вора.

Виктор чуть не вскрикнул от радости, увидев в конце одной из книг свой собственный вывод: «Но, видимо, существует не изученная наукой форма биологической связи». Обрадовался и сник. Опять лишь догадка. Не наука, а сказка: «За горами, за долами, за дремучими лесами под высокою скалой есть потайная дверца…» Так где же эта дверца? Как ее найти? Как открыть?

На некоторых страницах мелькали догадки. Однако они были настолько крохотны, что их нельзя было принять за аргумент, или настолько расплывчаты, что даже сами авторы не могли их объяснить.

Сплошные многоточия в человековедении вызывали грусть и разочарование. Какой-то вязкий тупик. Может, завтра что-то откроется.

Со ступенек библиотеки увидел мелькнувшую в толпе знакомую фигурку. Вздрогнул: уж очень похож на белобрысого лейтенанта, только этот в штатском. Настроение окончательно испортилось. Ощущение гадкое, словно вокруг него начинают расставлять красные флажки… Что это, интуиция или мания преследования?..

Завернул в переполненную рюмочную. Гвалт голосов, и слышимых, и неслышимых, упругими щупальцами охватил мозг. Попросил робко, будто опасался, что откажут:

— Сто пятьдесят коньяка и бутерброд…

Выпил прямо у стойки тремя огромными глотками и начал быстро жевать подсохшую булку с изогнувшимся от долгого ожидания сыром. Ласковое онемение потекло по телу. Гвалт в голове начал стихать. Да, в самом деле, теперь он слышит говорящих, а их мысли долетают слабо-слабо, угасают где-то в пути… Неужели от спиртного?..

«Мне еще коньяку!» — послал он мысленно просьбу буфетчику, который, стоя к нему спиной, готовил свежие бутерброды. Спина не среагировала.

«Мне еще коньяку!» — повторил Виктор. На этот раз, обернувшись, буфетчик глянул поверх Виктора в зал и снова принялся усердно резать хлеб.

«Не срабатывает… Это хорошо или плохо? Конечно, хорошо! Мне тоже требуется отдых».

— Дайте бутылку коньяка! С собой! — крикнул Виктор.

Отложив в сторону нож и вытерев руки о передник, буфетчик не спеша выполнил его просьбу.

Было хорошо и весело пробираться сквозь поток прохожих. Их мысли почти глохли в невидимой противозвуковой оболочке. Белобрысый лейтенантик смешно, как аляповатая куколка, болтался далеко, на горизонте сознания.

Глава 5

Свет бриллианта в кухонном углу

Счастлив тот, для кого жизнь — игра, а игра — жизнь.

Когда молодых офицеров или курсантов милиции вели по коридорам к легендарному музею МУРа, кто-нибудь непременно задерживался у дверей со скромной табличкой «И. Д. Кондауров» и спрашивал:

— Тот самый Кондор?

— Тот самый, — отвечал сопровождающий таким тоном, будто Кондауров был его близким другом.

Кондауров в милицейских кругах и вправду почитался как живая реликвия. Может, поэтому отвели ему кабинет рядом с музеем. Но никто, даже друзья не знали, что этот человек ненавидел слово «работа», как, впрочем, и саму работу. Для него существовало только одно действо — игра. Худой, высокий — метр девяносто, но подвижный, как боксер-легковес, он и в школе, и в институте был лучшим разыгрывающим баскетбольной команды. Дни его летели безмятежно — тренировки, сборы, соревнования. Все остальное — лекции, семинары, экзамены — представлялось тоскливо-нудным и влачилось где-то сбоку, как обязательное бремя.

Лишь в день распределения он впервые осознал грядущую опасность и ужаснулся.

Председатель комиссии предложил должность юриста на автозаводе. Это был приговор: бессрочная каторга!

Спас полковник милиции, тоже член комиссии:

— А в уголовный розыск хотите? Дело стоящее, мужское… Конечно, поопаснее, чем на заводе…

— Согласен, — спешно выпалил он, искренне обрадовавшись. Ему предложили рискованную игру.

Новая команда оказалась знакомо веселой, азартной. И незнакомо взрослой. Уж очень крутыми были правила игры — не для мальчишек, любой проигрыш мог стать смертельным.

Выезд за выездом, и Кондауров без долгих разговоров, без фальшиво-торжественных наставлений принял суровую веру милицейского братства. И его приняли, когда он прыгнул со второго этажа на спину громилы-медвежатника, стрелявшего по оцеплению из автомата.

Игры были разные — смешные и серьезные. Как-то так получилось, что он снова занял место разыгрывающего, и без Кондаурова многие операции не так быстро и четко складывались…

Вежливенький старичок, давний вор в законе, на одном из допросов обронил:

— Зря стараетесь, господа, даже ваш Кондор повязать моего сынка не сможет.

— Кондор?

— Не слышали? Мы так кличем вашего Кондаурова.

И понеслась, сначала по воровским, потом по рэкетирским и милицейским весям кличка Кондор.

Узнав об этом, Кондауров полусердито заметил:

— Какой я Кондор? Рожденный блеять летать не может.

А в душе был доволен: и кличка понравилась, и самолюбие приятно согрела популярность.

Его переманивали к себе крупные бизнесмены. Отказывался. Зачем? Там лакейская работа сторожевого пса, а здесь он волен, играет по-крупному, уважаем, здесь он — Кондор. Да и денег хватало. Детей нет, жены нет. Свободен как птица. Тихие семейные радости не по его натуре. Неделю не выдержал бы монотонного домашнего постоянства с ленивыми привычками. Может, потому, что женские приманки вызывали одно раздражение, а терпеть слюнявые ласки мог раз, ну самое большее — два раза в месяц, и каждый раз отмывал себя под душем, как от заразной скверны.