Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

19

Едва казаки поставили шатры и развели костер, как их лагерь, уютно расположенный в небольшой рощице, окружил татарский разъезд. Две стрелы пробили стенки шатра, в котором отдыхали полковник Хмельницкий с сыном, третья вонзилась в ствол деревца, стоящего рядом с костром.

Несмотря на воинственность такого знакомства, казаки все же поняли, что это еще не нападение и даже не угроза. Всего лишь требование представиться, высказанное степными бродягами с восточной галантностью.

Перекоп-Шайтан довольно быстро сумел убедить командира татарского чамбула, что он послан советником хана Карадаг-беем сопровождать высокое казачье посольство, направляющееся в Бахчисарай, и этого было достаточно, чтобы степняки унялись, а командир даже приблизился к костру, дабы собственными глазами узреть посла и поговорить с ним.

– Я могу доложить командиру тумена, что вы идете в Перекоп, чтобы принести дары мурзе Тугай-бею? – поинтересовался он, присаживаясь на корточки у костра, напротив Богдана Хмельницкого.

– Доложи, что я очень уважаю храбрость и мудрость мурзы Тугай-бея, однако бедность наша казачья пока не позволяет приносить ему дары.

– Никто и никогда не приходил к хану без даров, – недоверчиво пощелкал языком татарин, растирая рукой широкий шрам, перепахивавший его правую щеку.

– К хану – да, не приходил. И мы не собираемся нарушать этот обычай, – скосил Хмельницкий глаза на белокопытого скакуна, привязанного к передку одной из повозок.

– Хороший подарок хану, хороший, – вновь пощелкал языком татарин.

– При всей нашей бедности вы, досточтимый, получите бакшиш [37] , если выделите кого-либо из своих воинов, чтобы они провели нас по владениям Тугай-бея.

Татарин жадно заглянул в один из трех небольших котлов, из которых исходил пряный мясной дух.

– Дам я тебе такого воина. Своего младшего брата. Но Тугай-бей обидится, зная, что вы прошли мимо Перекопа, не удостоив его своим визитом.

– Но еще больше обидится хан, узнав, что посол Сечи начал переговоры с Тугай-беем, не испросив его высокого позволения. Разве я не прав, уважаемый?

– Очень прав, – пощелкал в этот раз еще и пальцами. – Вы не урус, вы – настоящий восточный человек. Избегая маленького гнева, бойся большого.

Посидев еще немного у костра, татарин получил свой кусок вареного мяса и несколько серебряных монет и ускакал в степь, туда, где, не решаясь приближаться к лагерю, топтали лошадьми промерзшую землю его всадники.

– Где же обещанный им брат, который должен провести нас? – иронично ухмыльнулся Седлаш, немного понимавший по-татарски. Разъезд надолго исчез, и у него уже закралось сомнение в том, что он еще когда-либо появится.

– Раз уж обещан, то появится, – неуверенно возразил Хмельницкий, у которого тоже начало появляться сомнение.

– Теперь уже «появится»! Увидим мы их когда-нибудь.

– Мы угостили татарина, и он получил свой бакшиш. Только очень не уважающий себя крымчак не сдержит после этого слова, – спокойно заметил Хмельницкий, принимаясь за еду.

– Да от них всего можно ожидать: это же татары!

– Сами о себе татары иного мнения. Такими татарами, какими видишь их ты, они себя не считают.

В ту ночь полковнику не спалось. И не только потому, что в шатре было довольно прохладно. Прислушиваясь к легкому похрапыванию сына, атаман пытался предвидеть свою судьбу и судьбу восстания, пламя которого его тайные эмиссары усиленно раздували сейчас во всех уголках Украины.

Сложность положения заключалась в том, что он не стремился к открытой войне с польским королем. Он помнил о своем сговоре с Владиславом IV, помнил, что в укромном тайнике, в одной из деревушек на Брацлавщине, лежит часть драгоценностей, переданных ему от имени короля специально для того, чтобы смог собрать и вооружить хотя бы костяк своего будущего воинства. Но как объяснить все это десяткам тысяч повстанцев, которые прибудут к нему с жаждой мести полякам за все те притеснения, которые они ежедневно познают?

А тут еще союз с крымским ханом… Понятно, что он нужен был Хмельницкому только для того, чтобы обеспечить успех в первых битвах против войск коронного гетмана да против тех казаков реестра, которые останутся верными королю. Как только в Украине появится с войсками сам Владислав IV, он прекратит всякие боевые действия против него и, получив из королевских рук вначале булаву гетмана Запорожского казачества, а затем и булаву гетмана Украины, двинет свои полки на Перекоп и дальше – на Кафу, Бахчисарай, Козлов…

Самым сложным для него лично будет время, когда, под каким-то очень веским предлогом придется расторгать союз с татарами. А сделать это можно будет лишь после того, как он сумеет вернуть на Сечь сына. Но сумеет ли?

В том, что хан потребует его сына в заложники, полковник не сомневался. Сомневался в другом: удастся ли потом вырвать его из рук ханских палачей. И что делать, как вести себя, если все-таки не удастся? Явиться самому? Пасть к ногам хана?

Хмельницкий мстительно рассмеялся. Нет, подобным образом напрашиваться на плаху он не станет. Хватит, натерпелся позора в поисках правды при дворе короля. Если уж все сложится настолько скверно для него и сына, Тимош примет смерть, как подобает воину, как подобает сыну гетмана Украины. Значит, такова его судьба. И потом, разве каждодневно он не рискует жизнью своего сына, посылая его в разведку, в бой, в обычный дозор?

Однако гибель Тимоша в бою или в случайной стычке останется для народа, для восставшей Украины незамеченной, в то время как гибель его в качестве ханского заложника – это гибель воина, пожертвовавшего своей жизнью во славу всего казачьего товарищества, во славу всего восстания. Тогда в чем дело? Его отцовские слезы – это его слезы. На ходе борьбы отразиться они не должны. Ну а за гибель сына Бахчисарай заплатит ему во время украинско-польского похода на Крым, когда это гнездо магометанства будет разрушено, выжжено каленым железом.

Хмельницкий приподнялся, подтянул к лицу сына небольшое войлочное покрывало, которым тот был укрыт, и, едва прикасаясь, провел пальцами по его лицу. Хоть и храбрился в эти минуты полковник, однако очень смутно представлял себе, как сможет перенести гибель сына. Точнее, не гибель, поскольку уже объяснил себе, что погибнуть Тимош может в любую минуту, даже здесь, в степи, от случайной татарской стрелы, а ту обреченность, с которой вынужден будет прожить его сын последние часы своей неудавшейся, мученической жизни.

Разгромив орду и вытеснив уцелевших татар из Крыма в приазовские степи, из которых они пришли сюда, он превратит полуостров в часть украинского гетманства. Или даже королевства. Почему бы ему, гетману Украины, не напомнить миру, что один из древнеукраинских великих князей, Данило Галицкий, уже был коронован папой римским, а его владения объявлены королевством.

Если же полностью вытеснить татар не удастся, Крым станет вассальным воеводством Украины. Именно Украины, а не Польши. И вообще, когда Украина сформируется как государство, зависимость ее от Польши будет длиться недолго. Да и то выглядеть она может чисто символической. Поначалу союз с Польшей понадобится ему, гетману, только для того, чтобы отражать натиск Турции, осваивая в то же время все эти дикие степи. Но со временем на Днепре, Днестре, словом, во всем Диком поле, а затем уже и на Дунае появятся украинские пограничные крепости, поднимутся портовые города…

Увлекшись размышлениями, Хмельницкий на какое-то время забыл о судьбе, которую решил уготовить своему сыну, сладостно вздохнул и, закрыв глаза, погрузился в предутреннюю дрему. Но не успел он как следует задремать, как весь лагерь оказался разбуженным зычным криком татарина.

– Эй, казак, где твой Темучин-завоеватель? [38]

– Какой еще Темучин? – недовольно прохрипел Савур.

– Полководец твой. Тамурленг Второй [39] . – Татарин явно был не лишен чувства юмора и позволял себе шуточки, за которые очень даже просто можно лишиться не только языка, но и самой головы. – Сообщи ему, что прибыл я, Корфат, брат уважаемого Бендербери-оглы, который прислал меня, чтобы помочь вам добраться до Бахчисарая! – объяснил татарин. Причем странно, что делал это Корфат на довольно сносном украинском.

– Полковник спит. И заткни свою глотку. Атаман не любит, даже когда свой, казак, будит его, – возмутился Савур, – не говоря уже о каком-то татарине.

Выйдя из шатра, Хмельницкий поежился и, осмотревшись, увидел ордынца, который, свесив ноги на одну сторону, сидел на коне, словно на завалинке. Этот обтянутый кожей скелет был одет не просто легко, но для этой поры года просто-таки легкомысленно. Зато сидел себе, жизнерадостно улыбаясь, оскаливая желтые лошадиные зубы и доставая из приседельной кобуры ножи, вгонял их один за другим в ствол дерева, под оголенной кроной которого приютился шатер казачьего Тамурленга.

Даже увидев перед собой важно вышедшего и добротно одетого командира кяфиров [40] , он не прекратил своего занятия, пока не вонзил в кору дикой абрикосы последнее острие.