Три круга Достоевского - Юрий Кудрявцев

Далее, Достоевский высказывает мысль о том, что если не учитывать личность преступника, то формально равные наказа­ния за равные преступления будут фактически неравными.

Кроме того, Достоевский говорит о необходимости недву­смысленных формулировок закона.

А пока неправый суд делает свое дело и наполняет остроги не всегда теми, кем нужно. В «Записках из Мертвого дома» Дос­тоевский замечал, что, может быть, в острогах-то не худшие. И это упрек правосудию, ибо в острогах все же должны нахо­диться худшие.

Писатель отмечал, что процент грамотных в остроге выше, чем их процент в обществе. А это противоестественно при пра­вильных социальных условиях. Или не тех отправляют в острог. Или что-то в обществе не в порядке, коль люди, способные глуб­же постигать действительность, совершают преступления. В лю­бом случае — непорядок.

Далее Достоевский отмечает, что призванные исправлять преступника учреждения делают его еще хуже. «Кого когда ис­правила каторга» [1895, 10, 418], — пишет он в «Дневнике пи­сателя». Люди вроде выведенного в «Записках из Мертвого дома» плац-майора просто по своим наклонностям не способны кого-либо перевоспитать в лучшую сторону.

В своем творчестве Достоевский касается и вопроса о снис­хождении государства (сильных) к преступникам (слабым), главным образом к политическим преступникам, проблематичным преступникам. Свои мысли по этому вопросу Достоевский выска­зал в «Дневнике писателя» по поводу французских властей и духовенства, не отметивших важное событие — уход немецких войск из Франции. «Они отказались по поводу этого громадного и радостного для Франции события от самой малейшей амнис­тии, хотя бы только для виду, политическим преступникам — в чем не отказывает ни одно правительство в Европе своим под­данным, во дни великих национальных торжеств или радостей. Одним словом, действовали, презирая среду, с непостижимою уверенностью в своих силах» .[1895, 9, 348].

Таковы взгляды Достоевского на суд и другие карательные органы государства. Он ждет от этих органов, обязанных обес­печить справедливость в обществе, справедливости. Он показы­вает, что положение, при котором палач поставлен в лучшие условия, чем не палач, глупый судит умного, злой — доброго, безнравственный — нравственного, негативно характеризует го­сударство. Среди его граждан при таком положении разлита глу­бокая тоска по справедливости.

Достоевский мог ошибиться, говоря о государственности, в каких-то конкретных оценках, но изъяны государства отражены им верно.

Достоевский касается и внешнеполитических проблем государства. Но не в художественных произведениях. В статьях и записных книжках. 

В высказываниях по этим проблемам Достоевский очень про­тиворечив. Он прежде всего противоречит своему исходному принципу о православном пути: мирные средства, забота о дру­гих, жертвенность. Ради распространения православия он упорно проводит мысль совсем не православного толка, мысль о Кон­стантинополе, который «должен быть наш». Он предлагает нести братство и православную идеологию в Европу (а затем и в Азию) вслед за войском, туда вступившим. Достоевского как будто подменили: он на стороне принципа «цель оправдывает средства». Ради торжества идеологии он предлагает средства, прямо противоположные этой идеологии. И здесь Россия — хра­нительница высоких идей, какой она должна быть в идеале, — подменяется Россией, какой она является в действительности. Россией противоположных идеалов.

Интересны взгляды Достоевского на войну. Истинность неко­торых из них бесспорна. Он замечает, что войны — слишком частое явление в истории. Прав. Он прав, когда говорит, что воевать надо «не столько оружием, сколько умом». Здесь автор «Дневника писателя» ставит вопрос, который далеко не все за­мечают, особенно при оценке победоносно законченных войн: умом достигнута победа или числом жертв? Та война выиграна умом, в которой число жертв было меньше числа жертв про­тивника. И только в этом случае полководец достоин похвал. Если же за каждого убитого врага уплачено несколькими жиз­нями победителей, то война выиграна не умом. И славить в этих условиях полководца означало бы кощунствовать над мертвыми, которые стали таковыми благодаря его неумению вести дело.

Безупречен взгляд на безнравственность войны ради приобре­тения богатств. Заслуживает внимания мысль, что буржуазный мир непрочен — он порождает войну.

Но настораживает мысль, благословляющая войну за идею. За благородную, конечно. Но кто же свою идею не считает благородной? А не лучше ли идею защищать идеей, а не силой?

Касаясь конкретной ситуации, Достоевский записывает: «Вы­годнее война, выгоднее кончить разом и хорошо» [ЛН, 83, 602]. Тут уж что-то от Петруши Верховенского — «на всех парах че­рез болото».

После объявления войны Достоевский пишет, что народ ли­ковал, узнав об этом. Заголовки статей Достоевского выглядят карнавально торжественными («Война. Мы всех сильнее» и т. п.).

Почему таков взгляд на войну у писателя? Первый мотив — зверства турок. «Как же быть? Дать лучше прокалывать глаза, чтоб только не убить как-нибудь турку? Да «ведь это извращение понятий, это тупейшее и грубейшее сентиментальничание, это иступленная прямолинейность; это самое полное извращение при­роды» [1895, 11, 275]. Эти размышления и привели, видимо, к Алешиному «расстрелять» в «Братьях Карамазовых». Такой мо­тив необходимости войны возражений не вызывает и, кстати, по­казывает, что не такой уж Достоевский непротивленец.

Но вот писатель говорит, что эта война — за идеи Христа. Эта явный минус Достоевскому. Оборонять идею штыком значит сом­неваться в способности идеи к самообороне.

Далее Достоевский говорит об очистительной силе войны дл» России — оздоровит общество. «Огромные народные потрясения, вроде войны, были бы спасительны» [ЛН, 83, 575]. Утверждается, что война поможет притупить, а то и стереть противоречия между социальными слоями в России.

Достоевский критикует противников войны, называя их дово­ды «буржуазными нравоучениями».

И уж совсем кощунственно по отношению к православию зву­чит спор Достоевского с противниками войны: «Вы лезете исце­лять и спасать других, а у самих даже школ не устроено» — выс­тавляли они на вид. «Что ж, мы и идем исцеляться. Школы важ­ное дело, конечно, но школам надобен дух и направление, — вот мы и идем теперь запасаться духом и добывать здоровое направление» 1[1895, 11, 120].

Я не рассматриваю в данном случае эти взгляды по первому кругу: прав или не прав писатель в оценке конкретики. Но сов­сем несовместимо с большим художником утверждение о лечении войною духовной жизни страны.