Твой час настал! - Федор Шахмагонов

В первых же днях ноября в Александровской слободе соединились все русские замосковные силы под началом Михаила Скопина. Скопин решил, что настал час двинуться к Москве. Шли к Троицкому монастырю небольшими переходами, ограждая путь войска и обоза засеками в лесу. Впереди ползли «гуляй-города».

Передовой полк Семена Головина приблизился на семь верст к Сергиевой обители и тут же оградил себя «гуляй-городами».

Двинулись на подмогу Скопину и рязанцы, Прокопий Ляпунов с сотоварищи. Они выбили польские отряды из Коломны и открыли хлебный путь в Москву. Но Прокопий Ляпунов не мог переступить через свою совесть. Он способствовал в свое время победе Шуйского над Иваном Болотниковым, но ныне считал, что Шуйский своим царствованием вверг в бедствие русскую землю, в неменьшее, чем Болотников. Ляпунов и тушинскому царику не передался, а держал от него в бережении рязанскую землю. Сотоварищи не раз ему говаривали, что надобно было бы прибиться к какому либо лагерю. Ляпунов отвечал:

 — Нет ни одного берега, к коему совесть позволила бы пристать. Переждать надо росторопь!

С появлением Скопина в Новгороде, Пркопий с нетерпением ловил известия о его походе. Вот он и берег, да далеко было до него добираться. Когда полки Скопина двинулись из Александровской слободы, Прокопий Ляпунов, собрал рязанских старших людей, и они порешили по его настоянию, что настало время свести с престола проклятого цареубийцу и клятвопреступника, а царем избрать избавителя русской земли от польских насельников Михаила Скопина. Прокопий написал письмо к Скопину, в котором просил его «взять царство» и тем спасти его от разорения. Письмо повез дворянин Плещеев, коего Скопин знал по осаде Болотникова в Туле.

Плещеев застал Смкопина в Александровской слободе, хотя  передовые его полки уже двигались к Троицкой обители. Его тут же провели в монастырскую трапезную, где собрались Скопин, Делагарди и воеводы поразмыслить над чертежами похода к Москве.

Скопин встретил Плещеева приветливо.

 — Рязанцы? Людей привели?

 — С вестями, князь! Или не признал меня? Это я тебе весточку принес, чтобы ты не опасался рязанцев, когда Болотникова из-под Москвы гнал.

 — Может и признал бы, да сколь много людей пришлось повидать и все на скорях. Ты из Коломны? О чем вести?

Плещеев  протянул свиток с посланием Ляпунова и указал глазами на присутствующих, давая знать, что пришел с делом тайным. Скопин понял, что грамота не для всех. Отошел от стола, развернул грамоту.  Прочел и взглянул на Плещеева с немалым удивлением. Сложил грамоту и порвал ее на мелкие клочки. К столу вернулся хмурым. Обрывки грамоты заметно жгли ему руки. Искал глазами огня, да в келье не нашлось ни одной свечи.

Стольник угадал, что ищет Скопин и шепнул ему :

— Сжечь?

— Сжечь, а пепел развеять, — приказал Скопин. Подошел к Плещееву и негромко, но внятно произнес : — Скажи рязанцам, что не дело они затеяли. Поспешай к Ляпунову, как бы чего и хуже не вышло!

Когда разошлись воеводы, Делагарди спросил:

— Опять кого-то поляки разбили?

— Хуже! — ответил Скопин. — Нашим я не хотел говорить, тебе доверюсь. Рязанцы пишут, что готовы царя Василия свести с престола, а мне предлагают царство. Опять смута!

— Где обрывки письма?

— Велел сжечь.

— Почему не сам сжег? Где печь? Идем поглядим

В переходе между кельями топилась печь.У затопа сидел стольник и мешал в печи кочергой.

— Сжег?  — спросил Скопин.

— И пепла не осталось, — ответил стольник.

Пепла действительно не осталось, но письмо стольник не сжег, а отдал его писарю. Стольник и писарь ни на шаг, на на минуту не расставались со Скопиным. Передавая их на службу племяннику, Шуйский говорил:

— Даю тебе верных слуг. В главной нужде при тайной пересылке им доверься. То мои очи, то мои уши.

Скопин уходил в Новгород, чтоб, соединившись со шведами, защищать царя Василия. Ему и в голову не приходило строить какую-либо крамолу против дяди, и в догад не вступало, что царь приставил к нему не охранителей, а соглядатаев. А если бы и вошло в догад, нисколько не обеспокоило бы, ибо никакой крамолы не собирался затевать против царя.

Скопин и Делагарди вернулись в келью. Скопин видел, что его друг обеспокоен.

— Что тебе далось это письмо? Сожгли?

— Такие письма своими руками сжигают, не полагаясь на чужие руки.

— Обрывки-то?

— Обрывки склеить можно.

— Кому это нужно?

— Если сие никому не нужно, то не было нужды сжигать это письмо. Знать бы тебе, что тем, кому цари доверяют войско, всегда опасны царям. У тебя в руках войско, а у царя что? Корона на голове? Так ее живо могут снять. Не мне бы тебе говорить. Нарушаю я заповедь для каждого чужестранца в чужие дела не вступать.

Нарушаю, потому как ты молод и люб мне. Хотя бы и я не старик, но повидал более твоего. Шел сюда мало о вас знал. Совсем не знал русских людей. Ныне мне многое удивительно. А удивительнее всего видеть, как не дружны между собой русские люди. Из Рязани подали голос, что не люб царь Василий. А цар разве не видит, что он не люб русским людям? Потому вечный у него страх, что от него откажутся, а другого на его место поставят. Страх плохой советчик государю, потому и опасаюсь за тебя, Михайло!

— Я не собираюсь садиться на престол.

— А вот в это царь Василий никогда не поверит.

Не ошибся Делагарди. Получив срочной пресылкой склеенное письмо Ляпунова, Шуйский призадумался. Ненависть Ляпуновых была ему известна и без этой грамоты. Не погрешил он и на племянника, что он подыскивается, но в душу запало, почему сжег, а не переслал в Москву? Почему скрыл обращение рязанцев? Сегодня не подыскивается, а ежели уговорят?

Шуйский сжег письмо, дабы не заговорило оно раньше времени, но оно уже заговорило. Не предусмотрел он, что Екатерина не менее его была озабочена тем, что происходит у Скопина, и через тех же стольников перехватывала известия из войска. Явилась без зова и, переступив порог, не спросясь, молвила:

— Вот оно! Вылезло!

Екатерина положила на стол список с письма Ляпунова и продолжала:

— Вот почему твой племянник не спешит в Москву, когда мы здесь изнемогаем от голода. Чего ждет? Ждет, когда тебя с царства сведут?

— Окстись! — прикрикнул Шуйский.

Екатерина не унималась.

— Говорила тебе, чтоб Дмитрия к шведам послал! Не послушал...

— Дмитрию нет ратной удачи.

— Придет, придет Михайла с удачей! Близко уже. В Троице и будет венчан на царство. Не один Прокопий Ляпунов о том хлопочет.

— Пустые хлопоты. Родилась у меня дочь, погоди, и сын родится.

— От тебя сын? Ой ли, Василий? Упустил ты свое время, чтоб от тебя дети родились!

— Я — жив и царь! А ты помалкивала бы! Нам ныне никак без Михайлы не обойтись с ворами и королем.

— Знай одно Василий! Никому не дам после тебя мимо моего Дмитрия сесть на царство! Не для кого-либо другого  подносила я чашу с вином царю Борису!

— Как Бог укажет! Я сходить с царства не собираюсь, а из твоих рук чары не выпью!

Екатерина Григорьевна, царева невестка, задыхалась от злобы, выискивая кого укусить: царя Василия или Михайлу Скопина, а послы Сигизмунда, между тем, приближались к Москве. Королевским послам пришлось отведать жестокость русской зимы. На родной земле и дым греет, а на чужой-голову негде преклонить. Шли разоренным краем. Редко найдешь в какой-либо деревеньке не порушенную избу. Ночевали в шатрах, обогревались кострами.

Тушинцы проведали, что к ним идут королевские комиссары. Замутились тушинские поляки. Одни кричали, чтоб послов не принимать, а завернуть их  обратно. Другие хотели услышать, что сулит им король. Рожинский и Зборовский собрали коло, призывали не принимать послов. Коло их не послушалось. Общим мнением решили послов принять и выслушать с чем пришли.

Зборовский выехал их встречать во главе конной хоругви. Рожинский встретил послов у ворот тушинского лагеря. Здесь же ожидали послов дворяне, присланные Богданкой. С ними послы и говорить не стали. Не выразили они желания видеть Марину и тушинского царика. Потребовали созвать коло.

Рожинский попытался было разъяснить послам, что завоевание Московии не касается короля, но его и слушать не стали. Станислав Стадницкий объявил, что комиссары приехали говорить с польским рыцарством и со всем воинством. В другое время Рожинский задрался бы со Стадницким, не посмотрев, что он королевский посланец, а тут сдержал себя, ибо не был уверен, что его поддержит коло. Власть выпадала у него из рук.

Рожинский вернулся со встречи с комиссарами к себе в избу. Наказал пахолокам, чтобы никого к нему не впускали. Сел за стол, поставил штоф с горилкой, настоенной на перце, на закуску потребовал моченых яблок. Пришла пора за чаркой подумать к чему шел и к чему пришел со своим Дмитрием, придуманном на погибель Московии?