Журнал Наш Современник №6 (2003) - Журнал Наш Современник

В каком-то смысле это и было его счастье — жить жизнью своего народа и жизнью родной литературы. Он не знал, каков его собственный “золотой запас”. Как часто бывает в литературе, он в своем творчестве больше всего ценил отнюдь не то, что принесло ему славу. Он чересчур разбрасывался при жизни, находя все новые и новые жилы. Он влез в большой многолетний роман “Мужики и бабы”, стремясь впервые рассказать запомнившуюся ему правду о крестьянских восстаниях, но перестроечная лихая публицистика опередила его. Заполонила все журналы этими горячечными темами, пресытила ими читателя и... так же внезапно схлынула, перейдя уже на разрушение привычного менталитета русского народа. “Приехали, нашумели, взяли, что ближе лежит, и прощай, — думал Сережкин. — А ты возись тут”. Эта фраза из раннего рассказа Можаева “Власть тайги” подходит и к сути финальной части жизни писателя. Он был явно чужим в редакциях либе­ральных газет. Своей имперскостью, народностью, правдоискательством, борьбой за русский Севастополь. Его отсекли решительно и хладнокровно. Он как-то незаметно для себя стал почти одиноким. И тут-то на него навали­лась болезнь. Ходил на своего любимого “Живого” на Таганку и там видел чужих ему людей. Он сам вдруг стал повторять судьбу Кузькина. Изгоя и отщепенца среди своих. Выручали жизнестойкость и неистребимая тяга к бунту, к народной пугачевщине. Борис Можаев не любил романтику ни деревенскую, ни городскую, ни военную. Он рано узнал ей цену. Не любил песен Окуджавы, прозы Бориса Васильева о девчатах, легко разбрасывающих по углам немецкий спецназ. Его герои не видят и не жаждут легких побед, а часто и вообще побед не видят. Такова жизнь. И тем более они счастливы такой трудовой жизнью, заняты своим необходимым делом.

Он был всегда на стороне строптивых, пусть это будут секретари райкомов и председатели колхозов, большие начальники, спасающие землю и урожаи, останавливающие повороты рек и заботящиеся о памятниках старины. Пусть это будут заботливые мужики, спасающие свой хлеб от уполномоченных и гибнущие в процессе неистовой коллективизации, берущиеся за оружие и выступающие против власти. Пусть это будут дети расстрелянных и выслан­ных, уже смирившиеся с властью и старающиеся из колхозов извлечь для народа все наиболее ценное. Он не был ни в жизни, ни в политике своей ни красным, ни белым, ни зеленым, он был хозяйственным. Был организатором. Был командиром. И вся его большая проза, его знаменитые, нашумевшие на всю страну очерки посвящены умелым хозяйственникам. Но когда остава­лось время, он отодвигал от себя эти важные социальные проблемы и с любовью всматривался в так называемого “маленького человека”, в одиночку выкарабкивающегося из всех трясин жизни, не теряя ни юмора природного, ни жалости и любви. Эти его “последние герои” — тоже из разряда строптивцев, но других строптивцев. Эти строптивцы, скорее, противостоят уже всему миру. Отверженные. Гротескный ряд таких героев, намеченный в “Живом”, был потом продолжен в такой же небольшой повестушке “Полтора квадратных метра”. Согласен с критиком Андреем Турковым, тоже обратившим внимание на особенность можаевского дара. “Перед нами — классический гротеск, жанр в деревенской прозе редчайший и “отмежеванный” себе Можаевым не только в этом случае (напомню повесть “Полтора квадратных метра”), где вконец обнаглевший, привыкший к всеобщему безгласию бюрократический произвол достигает поистине геркулесовых столпов”.

Впрочем, и сам Борис Можаев не отказывается от своей гротескности: “Произведение искусства вовсе не обязано копировать жизнь, общество... Порой оно показывает уродливое изображение этого общества, нелепое, фантастическое”. Жаль только, автор, так же как и критик Андрей Турков и другие почитатели редкого можаевского дара, не сумели принять этот дар — как главную основу его творчества. После Салтыкова-Щедрина, может быть, впервые в русской литературе появился у нас такой мастер, это не Зощенко, не “серапионовы братья”, там скорее не гротеск, а пародия, высмеивание. У Бориса Можаева возник некий вариант русского неосознанного кафкианства. И эта чудная параллель из “Живого” и “Истории села Брёхова, писанная Петром Афанасьевичем Булкиным”. Кузькин и его антитеза, такой же живой и выживающий во всех переделках, но лишенный строптивости и пугачевщины Петр Булкин. Один — неистовый ревнитель на века, такие в свое время к Емельке шли или к Стеньке Разину, а то и к Самозванцу, как народному царю, требовали справедливости и для себя, и для других. Другой — рьяный народный карьерист, из таких, что из армии без лычки не возвращаются, и пригнуться не позабудут, и про характер свой не вспомнят, зато и обнести себя не смогут. Увы, тоже народный тип. Глуповат, правда. Так иначе и быть не могло, Божье равновесие. Если бы этим Булкиным еще бы ум хваткий и прозорливый дать, так весь народ сгрызут. Заодно и своих хозяев. Революционеры из них становятся в последнюю очередь. Когда уж Кузькины дело до бунта доведут. И если бунт приведет к победе, то вешателями хозяев непременно их лакеи Булкины окажутся... Новый виток истории. И опять Кузькины будут добиваться справедливости, а Булкины смотреть в рот новым хозяевам.

Другие времена, другой быт, другие реалии времени, но всё та же неуспо­коенность. И та же кузькинская жажда побега, бунта во имя справед­ливости.

Так уж было на роду, очевидно, написано, что именно статному офицеру, умеющему жить и знающему и жизнь, и дело свое, суждено было возглавить племя “строптивцев” и выстроить веселый гротеск посреди всеобщей не­устроен­­ности мира.

Семь лет уже нет на земле писателя Бориса Андреевича Можаева. Забы­лись, да и не ко времени уже его самые злые очерки. Изредка историки литературы обращаются к его хронике коллективизации “Мужики и бабы”, а “Живой” его жив. А с ним и другие “Старые истории”, написанные с озорным знанием всей пестроты народного характера. И уже ни к чему подлавливать Федора Кузькина на противоречиях. Ему ведь еще жить надо, особенно в наших нынешних для деревни прямо-таки скотских условиях. Выживать. Чтобы нам было на кого равняться...

Ирина Стрелкова • О прошлом ради будущего (Наш современник N6 2003)

О ПРОШЛОМ РАДИ БУДУЩЕГО

Я. И. Трещенок. История Беларуси. Досоветский период. Часть I. Учебное пособие. Могилев, МГУ им. А. А. Кулешова. 2003.

У нас в России только за последние два-три года стали издаваться школьные учебники по русской истории, отвечающие их учебному назначению: воспиты­вать новые поколения в уважении к минувшему, давать им знания о прошлом — ради будущего. Да и то... В этих новых учебниках “третьего поколения” встре­чаются пояснения, суть которых — предупредить упреки в “чрезмерном патриотизме”, защититься от нападок либералов-западников. Приемы такого рода защиты известны еще с советских времен, когда историки пребывали под надзором агитпропа ЦК, во главе которого стоял борец против “антиисторизма” Яковлев. Но так или иначе, “соросовский” период отрицания всего русского в нашей школе миновал, учебники “первого поколения” и “второго поколения” теперь уже не рекомендует само министерство образо­вания. Да и Сорос, по слухам, собирается вовсе покинуть Россию. Тем более что теперь есть кому его заме­нить — Ходорковский уже создал “Интернет­образование” в содружестве с СПС.

Ну а в русском образовании, по мере того как будут готовиться школьные учебники “четвертого поколения”, предстоит еще немало трудов по выработке концепции преподавания истории бывшей Российской империи и бывшего СССР — с учетом того, что участники общего исторического развития ныне разделены новыми государственными границами. Ведь глупо было в учебниках “первого поколения” укорачивать историческую Россию до размеров 1991 года. Так же глупо, как и Грузии объявлять себя бывшей колонией — на ее территории и до революции действовали те же законы, что и в центре России. А куда девать походы Суворова (ныне Приднестровье), битву под Полтавой (ныне Украина) или переправу наполеоновских войск через Березину (ныне Белоруссия)?

...О том, как в 1812 году белорусские крестьяне развернули борьбу против французских захватчиков, я прочитала в “Истории Беларуси” Я. И. Трещенка. А условия у них были другие, чем у русских крестьян, потому что помещики-поляки шли на службу к Наполеону, посылали сыновей в корпус Понятовского, снабжали французские части продовольствием и фуражом. В 1812 году про­славилась деревня Жарцы под Полоцком, крестьяне из Жарцов во главе с Максимом Марковым участвовали в боях за Полоцк вместе с регулярными войсками.

В 2001 году на проходившем в Москве Съезде славянских народов России, Белоруссии и Украины больше всего участников собрала секция, на которой обсуждали проблемы образования, и там наибольший интерес вызвали выступления ректора Белорусского педагогического университета Л. Н. Тихо­нова и министра образования Белоруссии В. И. Стражева. Оно и понятно. Белоруссия тоже поначалу открыла двери Соросу, но в отличие от Ельцина, лично поздравлявшего Сороса с пятилетием его деятельности в России, Лукашенко в этой деятельности довольно быстро разобрался, выставил фонду “Открытое общество” штрафные санкции в 3 миллиона долларов и вынудил убраться из Белоруссии. Сорос потом отомстил Лукашенко, срежиссировав падение курса белорусских “зайчиков” — об этой мести писал Егор Васильев в “Деловом вторнике” (“Венгерский набоб”, 1998, № 25).