Новые приключения в Стране Литературных Героев - Станислав Рассадин

Луиза. Я ничего не хочу слышать!

Граф. Вижу, что вы меня не любите и никогда не полюби­те. Ваше письмо мне подало было надежду, но и она меня обма­нула. Я выслушал ваш приговор и подчинюсь ему. Я прошу толь­ко дать мне пять минут – и вы будете свободны.

Луиза. Вы даете слово, что через пять минут я буду сво­бодна?

Граф. Клянусь вам! Клянусь вашим, самым святым для меня именем!

Гена (тихо-тихо). Слышите, Архип Архипыч? Прямо как д'Артаньян выражается! И вообще...

Надо полагать, профессор толкнул его локтем или сделал ка­кой-то иной знак. Так или иначе, Гена, поперхнувшись собственным словом, замолчал.

Луиза (после колебания). Что ж... В таком случае – гово­рите.

Граф. Выслушайте меня, Луиза! Я богат. Я знатного про­исхождения. У меня мать, которая обожает меня. С раннего детства я был окружен людьми, которые были обязаны повино­ваться мне. И, несмотря на это, я тяжко болен...

Луиза (с участием). Вы больны, граф?

Граф. Да! Болен той болезнью, которою страдает большин­ство моих соотечественников в двадцать лет, – я утомлен жизнью. Я скучаю.

Луиза. И только?

Граф. Не смейтесь, Луиза! Эта болезнь – мой злой гений. Ни балы, ни празднества, ни удовольствия не сняли с моих глаз тот серый, тусклый налет, который заслоняет от меня жизнь. Я думал, что, быть может, война с ее приключениями и опасно­стями излечит мой дух, но теперь в Европе установился мир. И вдруг я встретил вас! То, что я почувствовал к вам, не было лю­бовным капризом. Я написал вам, полагая, что достаточно этого письма, чтобы растопить ваше сердце. Но, против ожидания, вы мне не ответили. Я настаивал, ибо ваша холодность меня задева­ла, но вскоре убедился, что питаю к вам истинную, глубокую любовь. И оттого истинно, глубоко несчастлив!

Луиза. Бедный... (Спохватилась.) Но, может быть, граф, если даже вы не обманываете меня, то обманываете себя? И ва­ша страсть пронесется, как мгновенный порыв ветра?

Граф (мрачно). Нет, Луиза. Ветер скоро преобразится в губительный ураган. Знайте! Как только я отчаялся вызвать в вашей душе ответную любовь, я случайно встретил старых друзей. Они нашли меня мрачным, скучным и попытались развлечь. Но это им не удалось. Тогда они предложили мне вступить в тайное общество, направленное против императора.

Луиза (в ужасе). Боже мой! Надеюсь, вы отказались?

Граф. Я вам писал, что мое решение будет зависеть от вашего ответа. Если бы вы любили меня, жизнь моя принадлежа­ла бы не мне, а вам, и я не имел бы права распоряжаться ею. Когда же вы мне не ответили, доказав этим, что не любите меня, жизнь потеряла для меня всякий смысл. Заговор? Пусть. Это хотя бы послужит мне развлечением.

Луиза. А если он будет раскрыт?

Граф. Ну что ж... мы погибнем на эшафоте. Я часто думал о самоубийстве, в этом же случае все разрешится само собой: мне не придется накладывать на себя руки.

Луиза. Неужели вы говорите правду? Граф, вы сумасшед­ший! Или вы... герой?

Граф. Ни то ни другое, Луиза. Я просто скучающий человек. И я люблю вас!..

Архип Архипович и Гена уже оставили этот дом и шагают по городским улицам, а Гена все не может успокоиться.

Гена. Ну и ну! Ничего себе революционер! Заговорщик! В тайное общество только из-за любви да со скуки вступил! Я бы лично такого ни за что не принял. И вот им-то, Архип Архипыч, вы мне д'Артаньяна заменить хотели?

Профессор. Нет, ничего подобного я не хотел и не обе­щал. А впрочем... Ну, вот скажи, положа руку на сердце: разве между ними нет ничего общего? Разве и д'Артаньян решительно вмешивается в политическую борьбу своей страны и своего вре­мени не из любви к мадам Бонасье?

Гена. Ну и пусть! Зато д'Артаньян, он... он... прямо как пружина! Как сталь! Он...

Профессор. Очень красноречиво!

Гена. Ладно вам смеяться! А про этого даже и не поймешь, кто он. Не то и правда что-то вроде д'Артаньяна, не то какой-то Евгений Онегин скучающий... Интересно, а где все это происхо­дит? В какой книге? И в какой стране? Я что-то не понял.

Профессор. В какой стране? А ты оглянись вокруг. Посмотри на площадь, по которой мы идем.

Гена (потрясен неожиданностью). Это что ж такое, Архип Архипыч? Где это мы? В Ленинграде, что ли?

Профессор. Почему ты так решил?

Гена. Как – почему? Опять смеетесь? А это что, по-ваше­му, не Медный всадник? Точно, Ленинград!.. Только в нем что-то такое... странное. Не хватает чего-то.

Профессор. Может быть, троллейбусов или автобусов?

Гена. Ну да! Верно! Значит, это не Ленинград, а пока еще Петербург, да?

Профессор. Выражаясь торжественнее, Санкт-Петер­бург.

Гена. Ясно. Значит, давно было дело... И все равно я не понимаю! Это... что ж, и есть то длинное путешествие, про кото­рое вы говорили? Это у вас и называется: углубиться? А главное, при чем тут Королевство Плаща и Шпаги? При чем тут Дюма?.. Эх, Архип Архипыч! Разыграли меня, да? Пообещали и обману­ли? И теперь радуетесь?

Профессор (смеется). Я не радуюсь, Геночка. Меня просто рассмешил твой обличительный тон. Видишь ли, когда я произнес слово «углубиться», я меньше всего имел в виду геогра­фическое расстояние. А что касается Плаща и Шпаги, то уверяю тебя, мы действительно в романе Александра Дюма «Учитель фехтования». Только действие его на сей раз происходит в Санкт-Петербурге. В 1825 году.

Гена. Когда, значит, декабристы восстали?

Профессор. Именно! И речь в романе как раз об этом восстании.

Гена. Не может быть!

Профессор. Но почему же?

Гена. Потому, что когда Дюма историю описывает, ему всегда веришь. Я, например, эту самую Францию, которая в «Трех мушкетерах», прямо так и вижу. Людовик, кардинал Ришелье – они же как живые! А тут? Вы ж сами слышали, как тут вступле­ние в тайное общество изображено. Просто смех! Кто в это пове­рит?

Профессор. Ну, положим, тот, кто знаком с настоящей историей Франции, тот и автору «Трех мушкетеров» не поверит так уж безоговорочно. А уж русскую-то историю Дюма и вовсе знал, скажем мягко, не досконально, что тебе и бросилось в глаза. Хотя, между прочим, в тех персонажах, которых ты толь­ко что видел и слышал, он изобразил или пытался изобразить самых что ни на есть реальных людей.

Гена. Вы серьезно? Каких?

Профессор. Во-первых, подлинный прототип был у это­го скучающего графа, который в романе носит фамилию Ваненков...

Гена. Ну и фамилия!

Профессор. Да, для русского, уха она звучит дикова­то – не зря советские переводчики вернули герою фамилию Анненков.

Гена. Что значит – вернули?

Профессор. Да я же тебе сказал: в основу истории этого самого графа положена судьба декабриста Ивана Александро­вича Анненкова. Правда, он-то никаким графом не был, да и во­обще многое выглядело совсем иначе. Скажем, любвеобильная мамаша, которая, по словам героя Дюма, его прямо-таки обожа­ла, на деле была знаменитой московской самодуркой, к тому же вполне равнодушной и к делу и к трагической участи своего сы­на. Главное же, ты прав: настоящий Анненков вступил в общество декабристов, уж конечно, не из любви или скуки. Он отличался умом, образованностью, истинной глубиной своих воззрений, и, как писал о нем один современник, «то был достойнейший в нравственном и умственном отношении представитель блестящего общества гвардейских офицеров».

Гена. А эта... Луиза? Она что, тоже была?

Профессор. Ты хочешь спросить: тоже имела реальный прототип? О да! Дюма изобразил в ней свою соотечественницу, модистку-француженку Полину Гебль, возлюбленную Анненкова, которая, подобно Волконской, Трубецкой, Фонвизиной и другим декабристкам, поехала за ним в Сибирь и там стала его женой. Верной, мужественной, можно сказать – героической!

Гена. Выходит, Дюма все выдумал?

Профессор. Ну, зачем же так? Ведь роман «Учитель фехтования» рассказывает как раз о том, как Полина Гебль... ви­новат, Луиза Дюпюи поехала за своим любимым, сосланным на каторгу, и разделила его судьбу. Да и что значит: выдумал? Ты это произнес так, словно вынес обвинительный приговор. Выдум­ка – это законное право писателя, и речь должна идти не о том, что он, дескать, что-то там выдумал или додумал, а как выдумал. Что именно домыслил. И вот с этой точки зрения я могу сказать о романе «Учитель фехтования»: да, по-моему, в жизни, в исто­рии все было не только сложнее, серьезнее, значительнее – это понятно! – но увлекательнее. Чудеснее... Помнишь, у Пушкина, во вступлении к «Руслану и Людмиле»: «Там чудеса...»