Новые приключения в Стране Литературных Героев - Станислав Рассадин

Гена. А у вашего Станюковича?

Профессор. У «вашего»... Ишь, какой! Словно и тебе не пришлись по душе его герои. Ну, ладно... А у моего Станюковича все по-другому. Он тоже рассказывает о морских путешествиях, о происшествиях на море и на суше, тем более что сам был мо­ряком и вообще повидал немало. В одиннадцать лет был, пред­ставь себе, награжден двумя медалями за участие в знаменитой Севастопольской обороне, а взрослым человеком изведал сибир­скую ссылку по обвинению в революционной деятельности. Но я не о том. Я хочу сказать, что в его книгах главное не сами по себе приключения, как бы увлекательны порою они ни были, не сведения о разных землях и океанах, а человек. Очень живой, настоящий, который живет в совершенно определенное время, в совершенно определенной стране... Впрочем, послушай лучше, как сказал современный исторический писатель Юрий Давыдов, сам бывший моряк. По-моему, хорошо сказал: «Судовую оснаст­ку, прочности ради, пропитывали тиром, особым смолистым со­ставом. «Русский элемент» был таким тиром лучших героев Ста­нюковича. С их повседневным мужеством, удалью и сердеч­ностью, грустью по родным берегам и чувством равенства со всеми, кто жив в подлунном мире, чувством, отвергающим то, что ныне зовут расизмом...» А? Не правда ли, в точности про тех матросов, с которыми ты сейчас встретился?

Гена (убежденно). Точно про них!

Профессор. Короче говоря, я не зову тебя разлюбить Жюля Верна. Я зову тебя узнать и полюбить книги Константина Михайловича Станюковича. Отличного русского писателя, на­стоящего реалиста в той области литературы, которую зовут маринистикой.

Гена. Это в которой про море говорится?

Профессор. Да, про море... Вообще я не собираюсь ссорить не только Станюковича с Жюлем Верном, но даже и два этих мира: условный, придуманный, иногда и попросту сказочный и совершенно реальный, взаправдашний, исторический. Они мо­гут сосуществовать, дружить, помогать один другому, а как это происходит, мы с тобой, может быть, попробуем понять уже в следующий раз. Не откладывая.

СКАЗКА ПРО ПОЭТА, РЫЦАРЯ И МОНАХА

Как нам известно, у Архипа Архиповича обещанного три года не ждут, но тут он, кажется, превзошел самого себя. Еще даже и Гена не успел заявиться, а в квартире профес­сора – голоса. Вернее, пока всего один, горячий и возбуж­денный голос некоего молодого человека.

Молодой человек. Черт побери наше состояние!.. Отец у меня богат, а мне какое дело! Дворянин, у которого нет ничего, кроме зазубренного меча да заржавленного шлема, счаст­ливее и почетнее отца моего. Отец мой сымает перед ним шляпу, а тот и не смотрит на него... Деньги! Потому что деньги достались ему не дешево, так он и думает, что в деньгах вся и сила – как не так! Если он так силен, попробуй отец ввести меня в баронский замок! Деньги! Деньги рыцарю не нужны – на то есть мещане. Как прижмет их, так и забрызжет кровь червонцами!..

Профессор (он считает своим долгом возразить). И вы считаете, что рыцарь очень хорошо делает, таким манером до­бывая свои... да какие там свои! Чужие деньги! А ваш отец, кото­рого все считают честным купцом, он, стало быть...

Молодой человек (перебивает его с горячностью, горечью и насмешкой – со всем сразу). Купцом? Честным?.. Ку­пец, сидя за своими книгами, считает, считает, клянется, хитрит перед всяким покупщиком. «Ей-богу, сударь, самый лучший то­вар, дешевле нигде не найдете». – «Врешь...» – «Никак нет, честию вас уверяю»... Честью!.. Хороша честь! А рыцарь – он волен, как сокол... Он никогда не горбился над счетами, он идет прямо и гордо, он скажет слово, ему верят... Нет, по мне лучше быть последним минстрелем – этого по крайней мере в замке при­нимают... (Мечтательно, так, что становится ясно: в слове «го­спожа», которое он сейчас произнесет, для него особый, потаен­ный, сладостный смысл.) Госпожа слушает его песни, наливает ему чашу и подносит из своих рук... Черт добери наше состоя­ние! Пойду лучше в минстрели!

Профессор не отзывается на эти его слова, зато возникает еще один голос – монаха Бертолъда.

Бертольд. Здравствуй, Франц! О чем ты?..

Молодой человек (или, как выяснилось, Франц). Сейчас отец грозился меня выгнать и лишить наследства.

Бертольд. За что же?

Франц. За то, что я знакомство веду с рыцарями.

Бертольд (рассудительно). Он не совсем прав и не сов­сем виноват.

Франц. А я? Виноват ли я в том, что не люблю своего состояния? Что честь для меня дороже денег?

Бертольд. Всякое состояние имеет свою честь и свою выгоду. Дворянин воюет и красуется. Мещанин трудится и бо­гатеет. Почтен дворянин за решеткою своей башни, а купец – в своей лавке. Да взять хоть твоего отца...

Франц (с трудом слушавший эти разумные рассуждения, тут и вовсе взрывается). Отец? Он за копейку удавится!

Бертольд. Не говори так, мой добрый Франц! Не говори! Спору нет, отец твой бережлив, скупенек и сперва даже слушать не хотел, чтобы ссудить мне полтораста гульденов для моего последнего опыта. «Эх, отец Бертольд! – пенял он мне с доса­дою. – Коли бы ты не побросал в алхимический огонь всех де­нег, которые прошли через твои руки, то был бы богат». Однако ж, когда я уверил его, что на сей раз мой опыт непременно удастся, и посулил ему за то наконец расчесться с ним, а сверх того, открыть великую тайну, он раскошелился и даже...

Вот тут наконец появляется запыхавшийся Гена.

Гена. Здрасте, Архип Архипыч! Простите, я опоздал на минутку, потому что... Ой, у вас кто-то есть? Кто это?

Профессор. Не узнал? Что ж, придется знакомить зано­во. Это Франц, молодой поэт. А это монах Бертольд, ученый, алхимик...

Гена (церемонно). Очень приятно. Гена. (Шепотом.) А кто они? Из какой книги?

Профессор. Как? Я-то решил, что ты их просто впопы­хах не признал, а ты, брат... Нет, надо объясниться, и наедине, без этих господ, – я не хочу краснеть за тебя перед ними...

Остаются одни.

Что же это такое, Гена? Мало того, что ты опоздал... (Грозно.) Кстати: чтобы это было в последний раз! Обещаешь?

Гена. Слово даю! (Честно подумав.) Ну, в крайнем слу­чае – в предпоследний.

Неизвестно, говорит ли он искренне или хитрит, но как бы то ни было, давая свое слово, он ничем не рискует (как, между прочим, казалось еще одному участнику этого путе­шествия, но уж о нем, о его слове и заодно о том, почему всего лишь «казалось», вы узнаете чуть позже), ведь путе­шествие, которое совершают сейчас Архип Архипович и Гена, именно предпоследнее в этой книге.

Профессор. Смотри!.. Словом, мало того, что ты опоздал и я был вынужден начать один, без тебя, так ты еще вдобавок Пушкина плохо знаешь!

Гена. Я? Пушкина? А он тут при чем?

Профессор. При том, что и Франц и Бертольд – герои одной из его пьес. Правда, неоконченной, однако...

Гена (облегченно). Ах, неоконченной? Тогда чего же вы от меня хотите? Я ведь не ученый какой-нибудь вроде вас, я всякие там черновики и комментарии не изучал!

Профессор. Ну, ну, не отговаривайся! Эта пьеса дав­ным-давно входит во все собрания сочинений. И, кстати сказать, считается замечательнейшим произведением. Знаешь, как оценил его еще Чернышевский?

Гена (угрюмо). Издеваетесь, да? Откуда ж мне знать, если я самой этой пьесы не читал?

Профессор (рассмеявшись). Ах, извини меня, Гена, за то, что я хорошо подумал о твоих знаниях!.. Что ж, тогда послушай. Видишь ли, один из исследователей Пушкина выразил мнение, что эта его пьеса – «не настоящее произведение, а толь­ко остов произведения...»

Гена. Ну? Видите? Исследователь – и то вон что сказал! А вы хотите, чтобы я...

Профессор. Сейчас я хочу одного: чтобы ты дослушал... А Чернышевский возразил: «Решаемся даже сказать, что не жалеем о том, что «остов произведения» не был обработан, не подвергся перекраиванию, развитию и распространению в объе­ме... Не укажи нам на мысль о необработанности сам Пушкин, мы должны были бы думать, что даже он сам не мог бы ни приба­вить, ни изменить тут ни одного слова, не испортив или не осла­бив своей прекрасной драмы»... Видишь, как высоко оценил Николай Гаврилович пушкинские «Сцены из рыцарских вре­мен»!

Гена (встрепенулся). Как вы сказали? «Из рыцарских»?