Преступница - Елена Чижова

"У меня обратный билет, на седьмое, это - на всякий случай, вдруг удастся - гостиницу. Нет - тогда поменяю". - Марта говорила торопливо и покорно. Сдохшие крысиные мысли гнили по углам. От них несло стыдом и позором. "Какая гостиница! Жить будешь здесь. Места много - мы с папой вдвоем, мама с сестрой - на даче". - "Что ты! - Марта всполошилась. - Бабушка сказала, если есть паспорт, в гостиницу - можно..." - "Угу, прямо в Асторию, здесь рядом. Выйдешь и налево - через дорогу. А уж как они обрадуются!" Марта не улыбнулась: "А родители твои... Если узнают?" - "Что узнают?" - "Ну, это. Что я - из немцев". Тревога шевельнулась в сердце. Мама, ненавидевшая немецкую речь... "А что - это болезнь, заразная?" - Маша возразила сердито. Марта опустила голову.

Чемодан водворился в Панькину комнату, гостья ушла в ванную - умыться с дороги. "Ты мойся, я - в магазин", - Маша крикнула через дверь. Отец оставил длинный список. По дороге к молочному, завернув в овощной и в булочную, она успела продумать. Маме сообщать не стоит. Семь дней - не на всю жизнь. Можно признаться и после. Отца Маша не опасалась. В любом случае - на улицу не выставит. Полные сетки оттягивали руки. Поднимаясь по лестнице, она дышала тяжело.

Марта сидела на кухне, пригорюнившись. Накрученное полотенце высилось махровым тюрбаном. Подхватив сетки, Маша водрузила на стол. "Спасибо тебе. Бабушка всегда говорила, русские люди - добрые..." - Марта подняла глаза. Маше показалось - заплачет. "Куда уж добрее! - она перевела дыхание. - Эти добрые вас и сослали". - "Что ты! - Марта взмахнула руками. - Если бы зависело от людей, они никогда... Мама говорила, читай Толстого: вот настоящие русские люди..." Придерживая тюрбан, она сыпала классическими примерами. Маша не перебивала. Горячий монолог, за который - в других устах - она не дала бы и гроша, наполнял ее сердце необъяснимой радостью. Как свидетель защиты эта девушка заслуживала доверия: родившаяся в ссылке, она должна была ненавидеть.

Семь дней - не срок. Посмотреть самое важное, то, что входит в экскурсионные программы. В чемодане из чертовой кожи обнаружился старый путеводитель. Маша полистала из любопытства: послевоенный. "А вы дома на каком языке говорите?" - она поинтересовалась осторожно. Вопрос вызвал замешательство. Прежде чем ответить, Марта колебалась. Правдивость одержала верх: "Мама с бабушкой иногда по-немецки, но мы с сестрой - всегда по-русски, - она опустила глаза. - Нет, конечно, я немецкий понимаю, бабушка заставляла разговаривать, но знаешь, - Марта перешла на доверительный шепот, - заставлять-то заставляла, но предупреждала, чтобы я не проговорилась..." - "О чем?" - "Что она учит меня немецкому". - "А разве нельзя?" Марта снова не ответила. Маша вспомнила: литовский волчонок. Бабушка, не смевшая плакать о родине, учила его украдкой. Она подумала: все сосланные бабушки учат внуков говорить не по-русски.

Марта склонилась над чемоданом. На свет явилась открытка с Медным всадником. "Мне хотелось бы - этот памятник, - Марта глядела с надеждой, - мама сохранила. Они с папой назначали свидания... Это недалеко?" - "Близко, - Маша подтвердила коротко. Что-то перехватывало горло, мешало говорить. - Если хочешь, можно прямо сейчас". Марта вскочила с готовностью.

"Знаешь что... - перспектива близкой прогулки заставила оглядеть гостью другими глазами. - У тебя есть что-нибудь еще - из одежды?" Марта одернула сатиновую юбку: "Кофта, вязаная, если будет холодно..." - "Кофту не надо... Ладно, высуши голову и... не надо платок".

До Невы добрались быстро. Дорогой Марта молчала. Она шла, поглядывая по сторонам. Взгляд, обращенный к домам, был отрешенным. Про себя Маша объяснила тем, что Марта выросла в селе: глаза, привыкшие к сельским постройкам, разбегаются при виде городских. Обогнув Исаакиевский, они дошли до садовых ворот. "Теперь уже совсем рядом", - Маша прервала молчание, и спутница, вскинув голову, замедлила шаги. В сад она вступила робко. Маша подумала: как на кладбище. По аллее, усаженной тюльпанами, они двинулись к памятнику.

"Ты здесь гуляла в детстве?" - Марта остановилась, оглядываясь. "Да, - Маша подтвердила охотно, - вот там, - она махнула рукой, - зимой деревянная горка, а осенью жгут листья, сгребают в кучи и поджигают. Листья мокрые, горят плохо, над садом струйки дыма. А еще осенью всегда розы - розарий в дальнем углу", - она рассказывала с удовольствием. Каждое воспоминание было родным. "А весной?" - Марта спрашивала жадно. "Весной мокро, стоит вода. Сад закрывают на просушку", - с каждым словом Маша угадывала яснее: немецкая девушка, приехавшая на одну неделю, мерила на себя Машину прожитую жизнь. Слабую тень этой жизни она надеялась увезти с собой.

Маша остановилась. Теперь она читала легко, словно кто-то, написавший шпаргалку, подложил Мартины мечты под белый экзаменационный лист. "Сначала мы посмотрим памятник, а потом, если захочешь, можем сделать так: будем просто ходить. Я расскажу обо всем, где бывала сама".

К памятнику они подходили сзади. Массивный круп, вознесенный над камнем, темнел на державной высоте. Отсюда был виден хвост, упершийся в змеиное тело. Змея изгибалась, выворачиваясь. Фотографы, снимавшие на открытки, с этого ракурса не заходили. Глазки их объективов ловили венец, покрывавший медный лоб.

Туристы, увлекаемые экскурсоводами, сбивались в группы. "Время неудачное... Народу до черта. Лучше бы вечером". - "Ой, что ты!" - Мартин взгляд сиял. Поглядывая снизу, она переживала нечаянную радость: картинка, лежавшая в чемодане, приняла трехмерные очертания. Машин взгляд добрался до конского подбрюшия: "Ты что, так и будешь этим любоваться?" - схватив за рукав, она потянула яростно.

Машина, увитая лентами, затормозила у поребрика, и новая пара двинулась к памятнику. Щуплый жених, наряженный в черное, семенил рядом с невестой. Ее гипюровое платье, пошитое экономно, липло к ногам. Свидетели, украшенные лентами, держались поодаль: они несли шампанское и опрокинутые бокалы. "Пойдем отсюда", - Маша коснулась локтя. С мучительной неохотой Марта отвела глаза. Она шла, оглядываясь: счастье, которое Марта воображала, воплотилось в ленинградском свадебном обряде.

По набережной, мимо каменных дворцов, они шли к мосту Лейтенанта Шмидта. Поглядывая искоса, Маша думала: ничего не получится. Немецкая девушка, приехавшая в Ленинград, глядит другими глазами. Шпаргалка не поможет. Рука, бегущая за Машиными буквами, выведет одни глупости. "Так, - она остановилась. - Там интересного нету: порт, стапеля..." Машин взгляд, летящий вперед, ловил привычные с детства очертания. Краны, возносящие шеи, ничего не скажут чужим глазам. Развернувшись, они пошли в сторону Дворцовой. Войдя в роль экскурсовода, Маша показывала то, что полагается видеть приезжим. Марта слушала с благодарностью. Все дальше и дальше, описывая парадные красоты, Маша уводила в сторону от своей жизни.

Разговор об отце случился поздним вечером. Белая ночь, стоявшая над городом, разлилась первыми сумерками. До дома добрались, не чуя ног. Маша строила планы на завтра, гостья, уставшая за день, кивала послушно. "В Петергоф не поедем, в воскресенье не протолкнешься. Лучше на неделе. Тем более, папа вернется к вечеру".

"Твои родители - кто?" - Марта глядела внимательно. "Отец - инженер, мама - домохозяйка". - "Нет, - она провела ладонями по волосам, словно поправляла невидимый плато. - Я имею в виду... Они русские?" Маша отставила чашку. Так никто не спрашивал. В ленинградской жизни этот вопрос следовало задавать обиняками. Здесь он стоял на зыбкой болотной почве, словно город, которым любовались приезжие, на самом деле был призраком - фата-морганой. "Нет, - Маша сделала над собой усилие, - русская только мама. Отец - еврей".

"Ой! - Марта отозвалась испуганно. - Что же ты сразу?.. Конечно, он выгонит..." Маша запнулась: "По-че-му?" Девушка, сидевшая напротив, говорила как сумасшедшая. "Если узнает, что я из немцев..." Маша слушала, не веря ушам: Марта, родившаяся в Казахстане, возлагала на себя немецкую вину. "Ты-то тут при чем?! Ты, что ли, убивала? Расстреливала лично?" Не отвечая, Марта опустила глаза.

Следующий день Маша провела в тревожном ожидании. В своем отце она была уверена, но что-то, таившееся под Мартиными словами, не позволяло выбросить из головы сумасшедший ночной разговор. Днем, ведя экскурсию по Эрмитажу, она сохраняла спокойствие, однако часам к семи, когда с минуты на минуту отец должен был вернуться, Маша попросила гостью побыть в Панькиной комнате: "Ты подожди там. Я сама встречу и поговорю". Марта скрылась безропотно.

Отец вернулся усталый. Воскресные электрички всегда переполнены, пришлось всю дорогу стоять. Снимая пиджак, он жаловался привычно. "Как наши?" - Маша спросила, оттягивая время. Забыв про усталость, он заговорил о Татке. Ее дачные истории были неисчерпаемыми. "У нас гостья", - решившись, Маша прервала. "Кто?" - отец вскинулся удивленно. Подбирая слова, Маша рассказывала по порядку. Он слушал, она глядела внимательно. Отца Маша знала отлично: тревога коснулась его единственный раз, когда, словно бы мельком, Маша упомянула о том, что Марта - из ссыльных. Он сдержался. Выслушав до конца, отец развел руками: "Конечно, пусть поживет. О чем тут говорить - у нее же здесь никого... И где же она?" - он оглянулся.