Преступница - Елена Чижова

По дороге домой Маша обдумывала задачу. Сама по себе она не казалась трудной. Противоречия, содержащиеся в "Капитале", давали простор любым маневрам. Главное - разбить на этапы. Затем, оттолкнувшись от промежуточных выводов, сделать последний, решающий ход. Взять и поставить перед фактом. Загнать в угол. Холодным взглядом Маша глядела вперед: суки, не чующие подвоха, двинутся за ней, как бараны. Словно воочию она видела тупые головы, кивающие в такт привычным, мильоны раз цитированным, словам. "Нет, не бараны - крысы. Крысы из Гамельна", - она вспомнила, усмехаясь.

Задача, на первый взгляд показавшаяся легкой, на поверку оказалась сложнее. Целую неделю, усердно листая "Капитал", Маша строила систему доказательств, совершенно невинную - на первый взгляд. По совету профессора она разбавляла цитаты выписками из учебников, делая точные и тщательные ссылки. Мелодия, сочиненная Крысоловом, была чарующей. Лишь на последних тактах, стянув цитаты в крепчайший узел, она открывала вывод: деньги становятся фикцией еще при социализме. Накануне, перечитав внимательно, Маша обнаружила легкую натяжку - в одном из первых сцеплений. Сюда, усиливая конструкцию, она добавила ленинскую фразу. Теперь возведенное здание встало железобетонно. Успенскому она решила не показывать. Он сам позволил ей действовать самостоятельно - развязал руки.

На объявленную дискуссию не явился никто из посторонних. Свои собирались ни шатко ни валко. Преподаватели пришли по обязанности; студенты, составившие небольшую группу, сели поближе к выходу. Те, кому предназначались доказательства, заняли первые ряды: старейшие преподаватели, политическая зрелость которых пришлась на послевоенные годы, переговаривались вполголоса. Себя они чувствовали почетными гостями, способными - одним своим присутствием - осветить подлинно научным светом любую дискуссию. До последней минуты ожидали кого-нибудь из ректората, но не дождались. Нурбек, сидевший в сторонке, улыбался невнимательно.

Собрание открыл Успенский. В нескольких словах, призвав общественность к вниманию, он представил тему и докладчика. Ареопаг, расположившийся в первых рядах, кивал благосклонно. Поговорив о социалистическом хозяйственном расчете, положительно сказавшемся на функции денег, Успенский сделал приглашающий жест. Маша вышла и встала за кафедрой. Профессор сел немного поодаль.

Она начала почтительным голосом. Привычные цитаты отдавались в старческих ушах. Не повышая голоса, Маша двигалась от этапа к этапу, и каждый вывод, который она делала, вплетался в знакомую мелодию. Ловкие переходы сулили финальное удовольствие, и, предвкушая, они безропотно следовали за ней. Один-единственный раз Маша оглянулась на Успенского - он слушал внимательно и собранно. Совершенно трезвые глаза глядели вдаль. Ни о чем не подозревая, крысы приблизились к стене. Конструкция, возведенная со знанием дела, раскрылась с последними словами, и, все еще кивая очарованно, они сделали шаг. Тьма кромешного вывода сомкнулась за их спинами: то, чему каждый из них отдал всю свою жизнь, стало фикцией еще при социализме. Крысиный писк смешался с шуршанием. Собрав исписанные листки, Маша ждала. Успенский поднялся и обвел взглядом. Его лицо было непроницаемым. Глаза Нурбека вспыхивали кошачьим блеском. "Прошу задавать вопросы", - Успенский обращался к профессорам.

Маша следила искоса: Успенский держался безупречно. Легкая бледность, покрывавшая щеки, молодила лицо. Сдержанно-злое веселье сводило асимметричные черты. Первым никто не решался. Ареопаг, не поверивший собственным ушам, медлил вступать в дискуссию. "Ну, что ж, если вопросов нет, поблагодарим докладчика и согласимся с выводами". Успенский знал, что делает. Этого они допустить не могли. К студентке, впавшей в методологический грех, профессора не питали вражды. На долгом веку им встречались куда более злокачественные заблуждения. Ее грех был невольным: плод научной незрелости, но именно поэтому его требовалось вскрыть.

"Если я правильно понял, - профессор Рыбник поднялся первым, - вы хотели сказать, что функции денег, в процессе упрочения социализма, претерпевают существенные изменения?" Опираясь на палку, он глядел то на Машу, то на Успенского, словно в его глазах они соединялись цепью, в одном из звеньев которой крылась слабина. На губах Успенского змеилась улыбка. Злое веселье стерлось с лица. Каждой напряженной чертой он требовал от нее ответа. "Нет, - Маша произнесла через силу, - вы поняли неправильно. На самом деле я утверждаю, что деньги отмирают именно при социализме". - "Этого не может быть! Каждый день мы наблюдаем обратное!" - тряся головой, Рыбник перенес тяжесть тела на здоровую ногу. Защищая свою науку, он пристукивал палкой. Резиновый набалдашник поднялся, целясь в докладчика. Маше почудилось: черенок надломился в воздухе, как электрическая стрела. "Классики марксизма-ленинизма, - она перебила, изгоняя видение, - ясно дают понять, что эта видимость - кажущаяся. Я изучила внимательно и теперь предлагаю вам их вывод".

Рыбник опешил. Заблуждение, которое он, по доброте, принял за недомыслие, оказывалось злостным. Это следовало выжигать каленым. В лицо пахнуло жаром, и, задышав тяжко, он обернулся к товарищам. Те не спешили. Сложное положение, в котором они оказались, заключалось в том, что политэкономия социализма, если говорить строго, не была их специальностью. "Петр Васильевич, уважаемый, - Успенский предложил учтиво, - экономика - наука живая. Кто нам мешает, в своем кругу, указать студентке на ее ошибку?" Выйдя из-за стола, он взошел на кафедру и встал рядом с Машей. Рыбник задышал легче. Не откладывая в долгий ящик, он обернулся к аудитории. Привычная картина подействовала успокоительно.

Опираясь на палку, Рыбник нанизывал слова. Время от времени он приводил цитату, но верная привычка не спасала. Цитаты соскальзывали с крючка, как сухая наживка. Он замолчал, передыхая. Коротким толчком Успенский призвал Машу, и она начала сызнова. На первом промежуточном выводе Маша перевела дыхание. Сквозь цепочку ее цитат не проскользнула бы и мышь. "Прошу вас", - Успенский поклонился оппоненту.

Взгляд Рыбника взывал о помощи. Ересь, похожая на крупную рыбу, ходила в полынье. Из рядов поднялся профессор Тимошенко. Его голова вздрагивала от напряжения, из-под бровей сеялись молнии. Маша возражала, едва он замолкал. От вывода к выводу, ни один из которых не поддавался их гневу, она двигалась своим путем. Добравшись до конца, Маша замерла. Снова ее вывод получался неопровержимым.

Рыбник дрогнул первым. Трусовато оглядываясь, он признал, что в рассуждениях докладчика есть верное зерно: "Давайте посмотрим с другой стороны: взять, к примеру, соль. Килограммовая пачка стоит семь копеек, однако ни для кого не секрет, что производство ее обходится дороже". Запутанно и пространно он принялся излагать технологический процесс. Не вслушиваясь, Маша поймала сочетание: соляные копи. В Мозыре, где родился отец, добывали соль...

"Таким образом, наше государство, когда речь идет о соли, компенсирует гражданам часть затрат... Похожий процесс - с хлебом. Буханка обходится государству... - задумавшись, Рыбник изрек цифру. - Известно, дотации существуют и в промышленности, и в сельском хозяйстве..." Маша слушала, не веря ушам. Наперебой они приводили бессмысленные примеры, объясняющие ее правоту. Во славу цитат, освященных именами основоположников, они признавали бесславие собственных жизней.

Жесткие пальцы взялись за Машин локоть. Склоняясь к ее уху, Успенский шептал слова: невообразимая скверна сочилась сквозь сжатые губы. Скверной, льющейся в ее уши, он мазал паучьих старцев - всех отцовских палачей. Не дрогнув ни единой жилой, она глядела вдаль. В зрачках, обращенных в прошлое, занималось желтое пламя, словно оба они, профессор и студентка, стояли за дверью, за которой - на самое короткое время - исчезают застарелые страхи.

Хлопнув рюмку, Успенский расхохотался. Кроме них на кафедре не осталось ни души. Заседание продлилось дольше, чем ожидали, однако участники расходились неохотно. Истинную подоплеку поняли далеко не все. По крайней мере, старцы, принявшие посрамление, улыбались довольно. Нурбек, не проронивший ни слова, задержался в дверях и подмигнул. Этот понял - Маша была уверена.

Успенский не хмелел. В глазах, глядевших трезво, вспыхивали злые огоньки. Лицо, обращенное к Маше, оставалось молодым. "Здорово! Молодец! Я не ожидал", - Успенский воздавал должное. "Ладно, чего там! Они - идиоты", - Маша махнула рукой. "Идиоты, как ты изволила выразиться, гноили людей. Кстати, именно этим способом. Интересно, тебя-то какой черт надоумил?" - восхищаясь, профессор качал головой. "Способом?" - Маша подняла брови. "Вот, вот - подбирали и передергивали цитатки... Дай-ка сюда", - Успенский потянулся к бумагам. Пробежав глазами, он ткнул пальцем: "Здесь". Маша заглянула: логическая ошибка, которую она допустила, была очевидной. "Ты понял еще там?" - она спросила посрамленно. "Конечно". - Он тщательно порвал листки.