Тоже Эйнштейн - Мари Бенедикт

случалось обосноваться. Всегда находился кто-то, кто выдавал мне такую оценку, прикрываясь желанием «помочь» мне преобразиться, чтобы стать более достойной роли профессорской жены. Меня хотели видеть подходящей парой Альберту, дружелюбному и обаятельному. Тому единственному Альберту, которого они знали, разумеется: тому, каким он бывал на публике.

— Раз уж мы заговорили о математике, ты и есть одна из главных причин моего переезда в Цюрих, — прервал нашу беседу Альберт, бросив на меня злобный взгляд.

Что я такого сделала? Может быть, он злится просто потому, что я разговариваю с Марселем? В последнее время его раздражало любое проявление моей прежней живости. Какой-то веской причины для раздражения у него не было: я же не сказала, какая часть его статей принадлежит мне. Всего лишь намекнула Марселю на соавторство в работе над статьями 1905 года, что и так мог предположить любой, кто знал нас со студенческих времен.

Разве это так плохо, что я хочу сама заниматься научной работой? Эта работа была ядром моей личности, связующей нитью с моим давно заброшенным духовным и интеллектуальным «я». Без нее я чувствовала пустоту внутри. Может быть, если у меня будет свое дело, наука перестанет быть полем битвы между мной и Альбертом, символом моей жертвы и обиды, и снова займет прежнее священное место в моем мире.

— Я? — переспросил Марсель, не скрывая удивления. — Что я тебе могу предложить такого, что способно заманить тебя в Цюрих? Я полагал, что кафедра физики в твоей альма-матер — достаточно заманчиво.

— Я хочу найти связь между теорией относительности и гравитацией — их влияние друг на друга, — чтобы написать продолжение статьи о специальной относительности, которая была номинирована на Нобелевскую премию в 1910 году и в прошлом году. И твой математический гений укажет мне путь.

Неужели я не ослышалась? Неужели он предложил Марселю работать вместе с ним над математическими расчетами для развития моей теории?

— А физикой мне не придется заниматься?

— Нет. Физикой займусь я, а ты займешься математикой.

Марсель скептически посмотрел на Альберта, словно пытаясь совместить легкомысленного студента, которого он когда-то знал, с преуспевающим физиком, стоявшим перед ним.

— Пожалуйста, Гроссман! Ты мне нужен, — взмолился Альберт. Затем он посмотрел на меня — очень пристально. — В сравнении с этой проблемой первоначальная теория относительности — просто детский лепет.

Марсель так ничего и не ответил, и Альберт снова спросил:

— Ты будешь работать со мной?

Преуспевающий физик, очевидно, победил. Марсель наконец сказал:

— Да.

Итак, вот кто будет новым партнером Альберта. Он отдал Марселю работу, предназначенную для меня. Я говорила себе, что надежда на сотрудничество давно угасла, но видеть эту передачу эстафеты своими глазами было невыносимо. Как мог Альберт вынудить меня стоять и смотреть, как он окончательно отнимает у меня обещанное им богемное сотрудничество? В работе над моей же теорией. Он же знал, как мне будет больно. После поездки в Берлин к родственникам на Пасху, четыре месяца назад, он заметно очерствел. Но я никогда не думала, что он может быть таким жестоким.

Глава тридцать пятая

14 марта 1913 года

Цюрих, Швейцария

— С днем рождения, папа! — закричали Ханс Альберт с Тетом, входя в гостиную. Мои маленькие мужчины принесли Альберту торт, и тот отложил свою трубку, чтобы взять его у них. Мы с мальчиками приготовили для Альберта сюрприз на день рождения перед тем, как отправиться на наш обычный воскресный вечер музыки у Гурвицев.

— М-м-м, мальчики, выглядит очень аппетитно. Не съесть ли мне его весь самому? Все-таки это мой день рождения, — поддразнил детей Альберт, блестя глазами. В эти краткие мгновения семейного счастья, с этим редким беззаботным Альбертом, я вспоминала, почему осталась с ним. Несмотря на его предательство с Марселем. И на многие другие обманы.

— Ну нет, папа! — запротестовал Ханс Альберт. — Это для всех.

— Да, папа. Для всех, — подхватил Тет, тоненьким голосом вторя солидному старшему брату.

Нарезав шоколадный торт щедрыми кусками и раздав всем желающим, я убрала тарелки и направилась на кухню. Я слышала, как Альберт подбрасывает в воздух Тета и как тот визжит от восторга. Это меня порадовало. До недавнего времени Тет был очень хрупким ребенком — он страдал от хронических головных болей и ушных инфекций, поэтому Альберт избегал игр с ним. Более крепкий, серьезный Ханс Альберт всегда был ему ближе. Как ни огорчало меня поведение Альберта, как я ни злилась на него, мне все же хотелось, чтобы у мальчиков сложились прочные отношения с отцом. Как когда-то у меня с папой.

— Осторожнее, — предупредил отца Ханс Альберт, когда тот подкидывал Тета. Всегда не по годам взрослый, Ханс Альберт серьезно относился к отцовской роли, которая так часто выпадала ему, когда Альберта не было рядом.

Семь месяцев в Цюрихе не принесли той новой жизни, на которую я надеялась, хотя знакомая обстановка и круг давних друзей, особенно воскресные музыкальные вечера в доме наших старых знакомых Гурвицев, помогали поддерживать мир между мной и Альбертом. В остальном все свободное от профессорской должности время Альберт проводил с Марселем. Моя посуду, проверяя домашние задания, читая мальчикам книжки и готовя их ко сну, я потихоньку слушала, как Альберт с Марселем работают до ночи. Начало их совместной работы было головокружительным: в бурных обсуждениях рождалась идея о том, что гравитация создает искажения в геометрии пространства-времени и, по сути, искривляет ее. Но дни становились длиннее, математические расчеты все более усложнялись, и оба начали все заметнее впадать в уныние. И в отчаяние. Они скрупулезно изучали геометрию пространства-времени Георга Фридриха Римана, экспериментировали с различными векторами и тензорами. Они хотели достичь той же цели, которую я поставила перед собой после смерти Лизерль, — разработать общую теорию относительности, которая распространяла бы принцип относительности на всех наблюдателей, независимо от того, как они движутся относительно друг друга, и постулировала бы относительную природу времени.

На этом этапе работа у них застопорилась. Они никак не могли добраться до святого Грааля, созданного, как убеждал себя Альберт, им самим, а не мной. Они взялись было за статью под названием «Основные положения теории относительности и теории гравитации», или «Entwurf», в которой излагали основы своей теории, но им пришлось признать поражение: математического метода для доказательства своей теории они пока не нашли.

Я могла бы подтолкнуть их к разгадке. И, хотя Альберт не впускал меня в мир своих теорий уже много лет — сколько-нибудь регулярная совместная работа прекратилась со времен «Машинхен», — я не спала все это время среди посуды и пеленок. Я читала, думала и потихоньку писала, расширяя рамки своей теории относительности. Я знала, что им нужно: отказаться от задачи найти закон