Колонна и горизонты - Радоня Вешович

обманутые ложными идеями «спасения» сербов. Готовя эту экспедицию, итальянцы открыли при четническом штабе в Колашине специальный склад, заполненный винтовками, боеприпасами, обувью, одеялами и плащ-палатками. После непродолжительной подготовки новобранцы на итальянских грузовиках были переброшены в Калиновик и Кониц и распределены по подразделениям.

Наш батальон остановился в селе Добригост и должен был обеспечивать переправу других частей и подразделений через Неретву.

Вражеская авиация не прекращала уничтожать села, находившиеся вблизи наших позиций. Это заставляло нас рано утром покидать дома и сараи и скрываться в ближайших рощах, где мы занимались боевой подготовкой, читали, отдыхали, и возвращаться в село, чтобы утолить голод и согреться под кровом, только когда темнело.

Бойцам нелегко дался этот стремительный переход из теплого приморья, которое начиналось около ущелья Неретвы, в это горное заснеженное село.

ТИФ

Крсто Баич решил использовать время отдыха, чтобы издать еще один номер газеты. Мы вытащили из обоза пишущую машинку, копировальную и чистую бумагу и в воронке, образовавшейся от разрыва авиабомбы, приступили к работе. Пальцы деревенели от холода и едва держали карандаш. От ледяной стужи путались мысли. В это утро я почувствовал сильный озноб и сказал об этом Крсто. Цвет моего лица внушил Крсто подозрения, и он позвал медсестру, чтобы та измерила мне температуру. Она посмотрела на шкалу термометра, удивленно вскинула брови и, стряхивая ртуть, потребовала, чтобы я вечером присоединился к главной колонне госпиталя, так как у меня, возможно, тиф.

Когда начало смеркаться, медсестра повела меня по тропинке, проходившей ниже. Там я увидел бесконечную колонну всадников и пеших. Встретив знакомого из госпиталя, медсестра что-то шепнула ему и втолкнула меня в колонну. Шедшие в голове колонны очень спешили, словно бегуны, которые после длинной дистанции наконец увидели финиш. Больше всего измотала нас эта спешка. Под шуршание подошв, песка и камней я буквально полз на четвереньках и, как утопающий за соломинку, хватался за ветки деревьев и камни, ужасаясь от одной мысли, что навеки останусь где-нибудь здесь, если потеряю контроль над собой. Впереди показались заснеженные крутые склоны Преня.

Я даже не заметил, как у меня подскочила температура.

Просветление наступило только следующим вечером. Очнувшись, я увидел, что сижу на вьючном седле, а со стороны меня поддерживают чьи-то руки. Колонна, насчитывавшая до сотни больных, которые сидели на лошадях, шла по большому лугу к пастушьим лачугам. Впереди виднелся свет фонарей, слышались громкие голоса. Нас распределили по помещениям: кого — на соломе, а кого — и прямо на земле, в сарае.

Эта ночь запомнилась мне сильной жаждой, которая мучила меня даже во сне.

Снилось, будто иду я по лесу и между высокими деревьями ищу родник. Я знал, как это обычно знают только во сне, что где-то здесь, под листьями, должна быть вода. Разгреб руками листья, нащупал слой песка и начал его рыть. Влага на кончиках пальцев ободряла меня, и я торопился, продолжая поиски. Но вот попался сланец, и мои пальцы вдруг пронзила острая боль. Проснувшись, я понял, что царапал по деревянным прутьям под соломой. Я делал это, стараясь изо всех сил. Ногти мои оказались поломанными, а пальцы изранены в кровь об острые концы прутьев. Понизу шел холодный воздух, который во сне стал для меня влажным песком.

Наяву жажда оказалась намного ужаснее, и я начал звать на помощь. Дежурная санитарка, находившаяся возле сарая, велела мне замолчать и объяснила, что нужно терпеть, так как пить воду в моем положении — значит подвергать себя смертельной опасности.

Затем последовал еще один долгий марш. Меня сильно знобило, перед глазами плыл туман. После марша нас разместили в крестьянских избах под горой, поросшей соснами. Мы лежали на соломе, разбросанной на полу. Маленькие, как амбразура, окошки избы были облеплены пожелтевшими газетами, грубой бумагой и завешены тряпками. С наступлением дня нас скрывали от самолетов на снегу под соснами, но они и там нас обнаружили. В одно укрытие недалеко от нас попала бомба и разнесла по лесу трупы, носилки и тряпье. Когда наша санитарка вернулась оттуда, у нее дрожали руки.

Потом началась музыка. Казалось, моя голова превратилась в концертный зал. С утра до вечера во мне звучали вивальдийские скрипки и виолончели. Я совсем забыл свое имя, и санитарка называла меня «тот, с музыкой». Когда после беспамятства я пришел в себя, то увидел, что меня поддерживают два пленных итальянца. Покачиваясь, я шел между ними мимо потемневших прошлогодних стогов сена. Вокруг на лугах валялись мертвые лошади и мулы, опрокинутые крестьянские повозки, пустые ящики от мин и патронов, санитарный материал и окровавленные повязки и тряпки.

Я узнал, что где-то здесь немец Юп бежал из колонны госпиталя. Он прошел вместе с нами от Прнявора до Ябланицы, сочинил несколько стихов и исчез. Говорили, будто он не ушел бы, если бы его не подбил на это врач, которого недавно взяли в плен вместе с домобранами в Тесличе.

Будто на открытке, я видел, как в долине, очерченной горными вершинами, красивыми, как кулисы в театре, между высокими дубами, в небо тянулись огромные столбы дыма. Говорили, что за лесом находилось озеро Борачко, но я его никогда не видел. Накануне гибели Драгутин Лутовац говорил о своем желании после войны построить себе здесь пастушью хижину. Когда туман рассеялся, перед нами открылись просторы зеленых лугов, по краям обрамленных лесом.

Итальянцы вели меня молча. Возле одного из многих убитых мулов, круп которого блестел на солнце, они остановились. И без единого слова бросили меня. Сделав самостоятельно один шаг, я закачался и повалился на дорогу. Сохраняя молчание, итальянцы карманными ножами вырезали куски мяса и запихнули их в сумки. Когда они закончили, на ляжках мула образовались огромные красные дыры.

Зная, что такое тифозник, итальянцы с отвращением подняли меня и что-то застрекотали по-своему. Колонна разорвалась. Ни впереди, ни сзади никого не было, и это вызвало у меня подозрение. Вспомнилось, как медсестры шепотом жаловались друг другу, что в госпитале во время маршей пропадают больные и раненые. Подозревали, будто это — дело рук притаившихся среди больных итальянских пленных фашистов. Установить контроль было практически невозможно. Фашистам ничего не стоило уединиться в лесу и прикончить больного или раненого, а затем выйти и как ни в чем не